Стараясь забыть поскорее о произошедшем, я попыталась снова найти взглядом Стенина и Балдинского. А заодно и Курбатова, по возможности. Однако обзор мне уже загородил Алекс, и я с неудовольствием вспомнила, что обещала второй танец ему.
Разговаривать с Алексом Курбатовым мне было все же приятней, чем с Полесовым – по крайней мере, вольностей он себе не позволял, а его анекдоты хоть и были «на грани», но не выходили все же за рамки приличия. Кроме того, Алекс был ценен тем, что держал меня в курсе всех новостей о своем дедушке.
– Вы видели, в каком наряде вышла сегодня Мари? – спросил с долей раздражения он.
О да, видела. Мари оказалась единственной на балу, кто был в трауре – черное закрытое платье, черные же перчатки и даже вуалетка на лице. Она не танцевала, а только сидела в углу с минорным выражением лица и пару раз, кажется, всплакнула.
– То она говорит, что терпеть не может патриархальные условности, – горячился Алекс, – то является на бал в трауре – по дедушке, которого никогда в глаза не видела! Мне кажется, она все делает наперекор окружающим! Что за несносное создание!
– Право, Алекс, вы говорите так, будто сегодня впервые узрели Мари – уж вы-то должны бы давно привыкнуть к ее шалостям, – отозвалась я с легкой улыбкой.
– Да, наверное… и не в Мари дело – просто я сегодня весь день в дурном расположении духа, потому что не выспался.
– Выдалась бурная ночь? – с наигранным сочувствием уточнила я.
– Можно и так сказать… сегодня ночью, часа в три, нас – представьте только – посетили гости. Господин Балдинский явился с каким-то срочным разговором к деду. – Вот с этого момента я стала слушать куда внимательней. – Они, верно, думали, что никто их не слышит, да только весь дом проснулся… а моя спальня как раз над кабинетом, где они засели – у меня и так слишком чуткий сон, а они до невозможности громко говорили. Я больше и глаз не сомкнул до самого рассвета.
– А зачем же господин Балдинский приезжал? Разве не мог разговор подождать до утра?
– Вот и я о том же! Не знаю, зачем он явился, но дедушка и после его ухода остаток ночи из угла в угол ходил по кабинету и не спал. Ну, и я не спал, потому что, как уже сказал, у меня ужасно чуткий сон…
– А о чем же все-таки они говорили, да и еще так громко – они ссорились?
– Лиди, не знаю, право, мне и дела нет до того, о чем они говорили! – Алекс даже поморщился – он и правда был сегодня не в духе. Настаивать я не решилась, уверенная, что выясню все позже при случае.
Остаток танца я молчала, думая о том, что Балдинский ведь гораздо более других подходит на роль Сорокина – если Сорокин, разумеется, вообще в Москве. Ожог на лице мог быть жесткой, но необходимой мерой – волевой человек, шпион, вполне способен на это пойти, если бы захотел вернуться в Россию неузнанным. И пробелы в биографии – это факт, который игнорировать невозможно. А теперь еще выясняется, что у него какие-то дела с Курбатовым, ради которых он может ворваться в дом графа ночью. Хотя, единственное, что объединяло их – знакомство с Щербининым много лет назад. Оба они утверждали, что познакомились только у Полесовых.
Я чувствовала, что Балдинский очень странный персонаж, очевидно, мне нужно доложить о своих догадках Платону Алексеевичу. И тянуть с этим нельзя – вот прямо завтра и поеду к Марго!
Музыка стихла. Алекс, который, кажется, не получил от танца ни малейшего удовольствия, отвел меня на место, и я с удвоенным интересом начала выискивать взглядом теперь уже персонально графа Курбатова. Увидела Стенина, залпом осушающего очередной бокал шампанского, увидела Балдинского, нервно оглядывающегося и покидающего танцевальную залу, но Курбатова отыскать мне так и не удалось. Возможно, я и нашла бы его, но, когда выхватила из толпы взгляд черно-шоколадных глаз, смотрящих на меня пристально, тяжело и почти не мигая – я забыла обо всем на свете.
Забыла где я, зачем я, и вообще – реальность ли это? Только сердце билось оглушительно громко, и волнение было столь сильным, что я безотчетно вцепилась пальцами в подлокотники кресла. Это действительно был Евгений Ильицкий. По-прежнему неотрывно глядя на меня, он вдруг начал приближаться. Я поднялась на ноги, паникуя уже не на шутку и – не придумала ничего лучше, чем быстрым шагом, с трудом продираясь сквозь толпу гостей, броситься к дверям из танцевальной залы.
Глава VI
Снаружи, в просторном холле, царил полумрак, зато было настежь раскрыто несколько дверей – в гостиную, где часть гостей играла в карты, и откуда доносились смех и нестройные звуки фортепиано; и в столовую, где тоже смеялись и звенели бокалами. Из холла же вела парадная лестница на первый этаж дома.
Я, слушая биение собственного сердца, нерешительно стояла, понятия не имея, что мне делать дальше, как дверь вдруг открылась. Снова это был Ильицкий, и снова его глаза, лишающие меня самообладания. Однако на этот раз панику мне удалось подавить и, будто так и нужно, я развернулась и неспешно направилась вглубь коридора, чувствуя и слыша, что он идет за мной. Наугад я толкнула первую попавшуюся дверь – это оказалась библиотека, пустующая сейчас, к счастью.
Тотчас за мной вошел Ильицкий, даже и не спросив у меня позволения. Я потянулась было, чтобы подкрутить потушенную лампу, но, так и не позволив мне зажечь свет, Ильицкий обхватил мое лицо руками и жадно прильнул к губам. Меня же покинули все разумные мысли – хотелось расплакаться от счастья, поскольку я уже стала забывать вкус его поцелуев и те чувства, которые рождали они во мне. И, кажется, даже тогда не было так хорошо.
– Лидка… – выдохнул он мне в ухо, переводя дыхание, – я думал, никогда не увижу тебя больше.
– И я так думала… – улыбалась я в темноте, скользя губами по его щеке.
И вдруг я потеряла к поцелуям всякий интерес, потому что сознание мое, которое мне временами хотелось выключить вообще, чтобы не мешало, против моей воли стало развивать логическую цепочку: почему мы вообще встретились? Мы не должны были встретиться! Если он сумел меня найти, то, вероятно, сумеют и другие. А через меня выйдут на Платона Алексеевича и поймут, зачем я в этом доме…
– Как ты нашел меня? Кто сказал, что я здесь? – я спросила это излишне резко и требовательно, потому что страх, что я разоблачена, был сильнее всего остального.
– Никто не сказал, – Ильицкий настороженно поймал мой взгляд – кажется, ему тоже стало не до поцелуев. – Я случайно попал на этот вечер: я приехал с приятелем по академии Генштаба – он однокашник покойного Щербатова…
– Щербинина, – холодно поправила я. Жутко признавать, но я снова не доверяла этому мужчине, снова ждала от него подвоха.
– Да хоть Пушкина, – бесстрастно отозвался Ильицкий, позволяя мне на этот раз зажечь светильник.
У меня же все мысли сейчас были о том, что это за однокашник. Еще один приятель Сорокина? Еще один подозреваемый?…
А повернувшись снова, я даже смутилась. Судя по всему, Ильицкий, пока я возилась со светильником, жадно вглядывался в мое лицо – в его глазах не было того жара, что еще минуту назад, но он смотрел так, будто все еще не верил, что это я, и будто боялся, что я сейчас исчезну.
