Но убийство Кати сорвалось, открыв вдобавок, что в экипаже с полицией были я и Ильицкий – военный офицер в отставке. Все это не могло не навести Щербинина на мысль, что на него идет охота. И, возможно, не только как на убийцу Балдинского.
А правду ему раскрыл Жорж Полесов в Березовом, дав понять, что я, оставшаяся в Москве, замешана в этой истории ничуть не меньше, чем Ильицкий.
– Извините, я подвел вас… – неловко отводя глаза, вздохнул Степан Егорович. – Более я подозревал графа Курбатова, потому, когда стало известно, что его внук ночью внезапно покинул Березовое, я тотчас направил своих людей следом. В это время, видимо, настоящий Сорокин и улизнул, выиграв у меня несколько часов.
– Это не ваша вина, – заверила я, – если бы Якимов не заменил ваши посты вокруг дома на Пречистенки своими людьми – вы бы без проблем взяли Щербинина в городе. А я сама села в экипаж к людям Якимова, хотя могла бы проявить чуть больше бдительности.
Сейчас, когда все было позади, и холодные браслеты не смыкались больше на моих запястьях, произошедшее казалось не более чем ночным кошмаром. Куда больше меня волновало, чтобы о «кошмаре» не прознал мой жених…
Я решила сменить тему – оставались и более интересные вопросы.
– Но граф Курбатов, как я понимаю, все же поделился своими соображениями относительно Щербинина? – спросила я.
– Поделился, – кивнул Кошкин, – поделился с единственным человеком, близким к власти, которого знал – с Якимовым. Но у Якимова была своя игра, и никакой Сорокин его не интересовал. Якимову нужны были вы, он наблюдал за вами уже очень давно – с тех самых пор, как после событий в Псковской губернии, вы вернулись в Петербург. Правда, вы его интересовали лишь постольку, поскольку являетесь племянницей Шувалова, под которого он действительно копал всю свою жизнь. И Ильицкий, очевидно, ему нужен был по той же причине – дабы через него воздействовать на вас, а через вас на Шувалова.
Я подумала, что идея стара как мир, но, увы, неплоха. Своего Якимов практически добился… если бы ненависть к дядюшке не затмила его разум настолько, что он принял желаемое за действительное.
И еще я поняла, отчего дядя солгал тогда Ильицкому, будто я осталась в Париже – просто дядя лучше Евгения понимал, с какой целью Якимов его к себе приблизил.
Вот теперь, кажется, я узнала все, что хотела. Оставалось лишь одно:
– Степан Егорович, – заговорила я снова, – я просила вас еще кое-что для меня сделать…
– Я помню, что вы просили. – Кошкин хмуро глянул на меня из-под бровей. Потом выдвинул ящик стола и положил передо мною конверт с бумагами: – Выездные документы с печатями, подписями – осталось только имя вписать. Любое по вашему усмотрению. – Он продолжал буровить меня взглядом. – Не буду спрашивать, зачем вам это… надеюсь лишь, что вы знаете, что делаете.
– Спасибо. Надеюсь, я вас не слишком обременила? – тихо спросила я, вставая.
Кошкин в ответ мрачно усмехнулся:
– Ничуть. Один из немногих плюсов моей службы в том, что подобные бумаги я могу достать без проблем. – Он чуть помолчал и добавил: – Вероятно, я больше не увижу вас, потому прошу принять поздравления со свадьбой… я получил ваше приглашение, но едва ли смогу присутствовать в церкви и на последующем обеде. Ни к чему это. Да и вы, боюсь, не так уж горите желанием видеть мою физиономию.
– Ошибаетесь, вы один из немногих, кого я и действительно хотела бы видеть.
Я сказала не особенно горячо, но искренне – чем, кажется, смутила Кошкина.
К слову приготовления к свадьбе шли полным ходом: уже приехал Платон Алексеевич – правда, думаю, больше, ради допросов Сорокина, чем ради моей свадьбы; приехала и Людмила Петровна, матушка Евгения. Оба они поселились в Славянском базаре и в настоящее время, насколько я знала, в спешке решали вопросы, которые родные молодоженов решают обычно еще до помолвки.
Мне очень страшно было оставлять Людмилу Петровну наедине с дядюшкой – я знала, что он и жениха моего не слишком жалует, а когда ближе познакомится с его матерью и милыми чертами ее характера… я всерьез опасалась, что он может костьми лечь, чтобы не допустить этого брака.
В размышлениях этих я доехала на извозчике до Петровки и, скорее по привычке, остаток пути до Столешникова переулка проделала пешком. Вывеска с надписью «Лефевр и Ко» по-прежнему была чуть покосившейся…
– О, Лиди, приветствую тебя, дорогуша! – Покупателей не было, потому Марго, не стесняясь, шагнула ко мне, намереваясь привычно поцеловать в щеку. Но, наверное, уловила мой настрой, потому что остановилась и настороженно спросила: – Что-то случилось?
Когда Якимов заявил мне, что сведения, которые по секретным каналам уходили из Москвы к англичанам, знала только я – не мудрено было догадаться, что ими владел еще лишь один человек. Моя связная.
Отчего-то я недолго думала, как мне поступить с Марго.
– Случилось, – ответила я. Потом раскрыла ридикюль, вынув конверт с выездными документами. И отдала Марго. – Твои шифровки англичанам уже три месяца перехватывают люди из Генштаба. Тебя ищут и, вероятно, скоро будут здесь.
Марго не ответила. Держала в руках бумаги, но так и не свела с меня взгляда. По глазам ее – расширенным от страха с притаившейся в их глубине надеждой – я видела, что не ошиблась в своих выводах.
– Что здесь? – выдавила она, взглянув, наконец, на бумаги. Но вскоре сама поняла и спросила: – Зачем… ты мне помогаешь?
Я тоже ответить решилась не сразу. Хотя, возможно, это и было главным, что побудило меня поступить именно так:
– Моего отца звали Габриэль Клермон… хотя, когда он вербовал тебя, то, возможно, представился иначе. Он был сотрудником Генштаба и работал в Париже в начале семидесятых. В 1874 его раскрыли, и он погиб.
– О… – только и ответила на это Марго, понимающе. Еще недолго мы постояли молча, а потом она оглянулась на дверь подсобки, будто там было что-то важное: – Подожди, я на минуточку… сейчас вернусь.
Она нерешительно направилась туда. Однако на полпути остановилась и резко обернулась:
– Ты, наверное, думаешь, что это из-за денег? – спросила она. – Или потому что я ненавижу эту страну? Нет, я ее не ненавижу… хотя и любить вроде бы тоже не за что…
– Это из-за мужчины? – без особенного интереса уточнила я.
Зная Марго, не трудно было догадаться о причине. И она кивнула с уже блестящими от слез глазами:
– Он казался таким милым и заботливым… я влюбилась снова, как девчонка. А когда поняла, что он вербует меня на работу для англичан, было уже поздно. Если бы я призналась Шувалову, меня бы снова я ждала каторга, а я не поеду туда… ни за что не поеду – уж лучше смерть. – И снова бросилась к подсобке, договаривая на ходу: – Подожди минуту, я сейчас…
Дверь за ней закрылась.
Тяжко вздохнув, я огляделась, не проявляя сейчас ни малейшего интереса к духам, и устало привалилась к стене. Я уже начала думать, что «минутка» Марго несколько затянулась, когда в дверь лавки громко и требовательно постучали.
