Рисунков и впрямь было много – Мари хранила их на антресолях в своей комнате, тщательно упакованными. Уже и столы, и кровать, и стулья были завалены карандашными набросками, а она все доставала и доставала новые. Рисунки нельзя было в полной мере назвать портретами, но старый японец ухватывал самую суть каждого лица, его характер и более выдающиеся черты – и запечатлевал их на бумаге несколькими точными резкими линиями. По крайней мере, Елену Сергеевну я узнавала везде сразу и безошибочно: сперва японец изображал ее скромной улыбчивой девочкой, после барышней с мечтательным лучистым взглядом, а еще позже барыней с ласковой и спокойной улыбкой.
Не узнать ее было сложно, тем более что портреты оказались еще и подписаны – по-русски.
Кроме же Полесовой я больше никого не узнавала – скорее всего, это были сослуживцы и друзья Сергея Васильевича Щербинина, его жена, его домашние слуги и прочие, незнакомые мне люди.
Самого Щербинина-Сорокина я на рисунках так и не нашла.
– Изображений вашего дедушки, судя по всему, здесь нет? – решилась я, наконец, уточнить у Мари.
– Танака-сэнсэй говорил, что дедушка не любил, когда он его рисовал: если и удавалось сделать набросок, то дедушка злился и тут же уничтожал его, – ответила Мари и странно ухмыльнулась. – Да и чему здесь дивиться: дедушка ведь служил в иностранном ведомстве, значит, был шпионом. А я в книжках читала, что они не любят, когда их рисуют или фотографируют.
По правде сказать, ни я, ни дядюшка никогда не исключали, что родные Сорокина осведомлены о его настоящей деятельности в Париже… но как можно говорить столь безапелляционно?
– По-вашему, все, кто служит в иностранном ведомстве – шпионы? – уточнила я с усмешкою. – Граф Курбатов тоже был дипломатом, значит и он шпион?
– Разумеется. Хотя, конечно, он никогда не признается. – И добавила столь серьезно, что мне захотелось расхохотаться: – Но у меня-то чутье на такие вещи. Раз я внучка шпиона.
Но я даже не улыбнулась, поскольку внимание мое вдруг привлек очередной рисунок: в карандаше были изображены двое мужчин в офицерский мундирах за карточным столом. Но гораздо больше меня поразил даже не рисунок, а подпись к нему:
«А. Балдинскiй. П. Фомичъ за игрой въ покеръ. Аулъ Кутиша
[61] 10.04.1846».
Я поскорее спрятала рисунок среди других, чтобы он не попался Мари, но была в полном смятении. По информации Степана Егоровича человека с фамилией Балдинский в Омске, среди сослуживцев Щербинина, никогда не было. Однако среди армейских его товарищей на Кавказе он Балдинского не искал – а меж тем, вот он, присутствует на рисунке.
Хотя здесь верна лишь фамилия, но не имя – Балдинского звали Петром. Зато его товарищ как раз Петр с фамилией Фомич…
Более всего похоже, что человек, убитый на балу у Полесовых, человек, которого мы знали, как Балдинского, лишь взял себе этот псевдоним – Петр Фомич Балдинский. Но зачем? Чтобы напомнить кому-то здесь, в Москве, о своих боевых товарищах? Или лишь потому, что не мог использовать настоящее имя и выбрал вот такое – собирательное?
Но тогда вопрос – почему он не мог использовать настоящее имя? Еще один шпион?…
Голова моя шла кругом, и я чувствовала, что запуталась окончательно. Хотелось немедленно поделиться новостями со Степаном Егоровичем.
Пока я бессмысленно перебирала другие рисунки японца, я не расслышала, как с улицы донеслись звуки подъезжающего экипажа. А Мари расслышала и, бросившаяся к окну, тотчас известила меня:
– Курбатовы приехали… Оба! Не зря я корячусь сегодня в этом адовом корсете!
– Мари!…
Я собралась, было, попенять ей за неподобающий барышне лексикон, но Мари, уже не слушая меня, подхватила шлейф своего платья и понеслась вон из комнаты.
Глава XXXVII
Слава Богу, Мари самой хватило ума догадаться, что гораздо более эффектным ее выход станет, если она чуть припозднится и войдет в гостиную, когда все уже будут заняты беседой.
И впрямь, это было очень эффектно, когда дверь бесшумно отворилась, и к дальнему от двери стулу, через всю комнату, проплыла она – с идеальной осанкой, так как в столь тугом корсете горбиться невозможно, даже если хочешь, шелестя атласом юбки и размеренно стуча каблучками.
Вокруг себя Мари распространяла аромат жасмина и фиалок, в котором я безошибочно узнала свои духи Леона Шири
[62] – кажется, она снова тайком пробралась в мою комнату. Но мне не было жаль духов, тем более что Мари они подошли превосходно. Вот только меры в их употреблении она снова не нашла, полившись столь обильно, что аромат духов в считанные секунды заполнил собою всю гостиную, а через минуту я более всего мечтала встать и открыть форточку.
Словом, все в облике Мари так и кричало: «Обратите же на меня внимание!». И своего она добилась: разговор при ее появлении оборвался на полуслове, а, скосив глаза на Алекса, я увидела, что он позабыл закрыть рот и с наивным удивлением в глазах следил за Мари, пока она не опустилась на свой стул.
– Здравствуйте… Мари, – сказал Алекс, когда обрел способность говорить снова. – Какие прелестные у вас духи сегодня.
Той минуты, о которой я говорила прежде, еще не прошло, поэтому Шири и правда казались прелестными. А моя воспитанница, сложив на коленях руки и не поднимая глаз от пола, прошелестела ему в ответ:
– Merci, Алекс.
Вслед за внуком с Мари поздоровался граф Курбатов, встав и отвесив ей поклон, как взрослой барышне. От меня при этом не укрылось, что он тайком тоже бросил взгляд на Алекса и чуть ухмыльнулся.
В волосах у Мари был тот самый гребень в форме сороки, и я исподтишка наблюдала, скажет ли что-то на это граф Курбатов? Впрочем, реакции никакой я не дождалась.
– Мы говорили, – продолжил граф, – до вашего появления, Мария Георгиевна, об этом вопиющем происшествии – нападении на полицейскую карету. Просто чудо, что все остались живы! Хотя, конечно, бедная Катюша… н-да…
Он нахмурился и осуждающе покачал головой.
Я же отметила, что о смерти Якимова не было сказано ни слова. И в газетах о вчерашнем происшествии не писалось. Что снова и снова подтверждало наши с Кошкиным выводы о службе Якимова.
Сама я не видела смысла скрывать факт его убийства, но, наверное, причина все же была. В Генштабе лучше знают.
– Действительно вопиющее, – подхватила Елена Сергеевна причитания Курбатова, – уж и не знаю, как теперь выходить из дому… В какой ужасный век мы живем, господа.
А граф обратился ко мне:
– И что же – полиция все еще не выяснила, кто в вас стрелял? Очевидно, это снова происки террористов?
