– Когда вам будет пятьдесят и вам захочется надеть розовое платье с рюшами – тогда да, возможно, это будет пошло. А пока – надевайте! – велела я. – Сами управитесь?
Мари перевела беспомощный взгляд с платья на меня – и снова на платье. И буркнула:
– Отвернитесь.
– Вы что здесь собираетесь переодевать? Перед окном? А ширма, по-вашему, на что?
Видимо, Мари не предполагала, что этот очаровательный предмет мебели, затянутый кремовым шелком, годится еще на что-то, кроме как изображать крепостную стену во время игр с братьями в рыцарей.
Воспитаннице моей пришлось подчиниться: она укрылась за ширмой и, шурша юбками, принялась переодеваться. А спустя бесконечно долгие десять минут, за которые я успела досконально изучить обстановку комнаты и даже от скуки навести порядок на письменном столе, Мари вдруг отшвырнула платье в кресло и довольным голосом сообщила:
– Оно мне узко! Подыщите что-нибудь другое.
Если бы хоть одна из моих подруг по Смольному призналась классной даме, что платье стало ей узко… словом, лучше было в этом не признаваться, поскольку и без того скудный наш рацион сократили бы тогда до пустого картофельного супа – прецеденты были. Кстати, я не оговорилась по поводу «наш» – на пустой суп перевели бы весь dortoir, чтобы подобных проблем не возникло ни у кого из соседок.
Но идти на подобные меры с Мари, видимо, уже поздно. К счастью, был еще способ исправить ситуацию. Я решительно отодвинула ширму, разглядывая свою воспитанницу в панталонах, корсете и коротенькой нижней рубашке.
– Повернитесь спиной и выдохните, – велела я.
– Зачем? – опасливо спросила Мари, поворачиваясь все же. И тут же взвыла: – Ой, мамочки!…
Мари не обманула: платье действительно было ей узко, так что мне даже жарко сделалось, пока я утягивала ее талию шнуровкой до нужного размера. Но, право, результат того стоил.
– Я и не знала, что я такая красивая, – искренне восхищалась Мари, поворачиваясь перед зеркалом в своем розовом платье. – И какая у меня тонкая талия, оказывается… m-lle Волошина не влезла бы в это платье, даже если ее вдвое ужать! Только не знаю, как я буду сидеть в таком наряде… и обедать…
– А вы не садитесь, а присаживайтесь. И не обедайте, а лишь слегка перекусывайте, – отозвалась я вполне серьезно. – Еще было бы хорошо, если б вы говорили поменьше – уверена, Алекс оценит.
Теперь я нагревала на углях в «голландке»
[59] щипцы для завивки, намереваясь и прическу Мари привести в порядок.
– Знаете, пока я это платье натягивала, я подумала… – произнесла Мари, действительно с трудом присаживаясь на стул перед зеркалом, – а может ну его, Алекса? Раз я такая красивая, то я за кого угодно могу замуж выйти. И вообще, как показывает практика, для успешного замужества достаточно лишь вовремя упасть в обморок – в нужном месте, возле подходящей гостиницы…
Кажется, Мари готова была продолжить тему, но резко замолчала – должно быть, разглядела в зеркало, как я положила щипцы и молча отвернулась.
– По-вашему, это все шутки… – я даже не спрашивала, а лишь устало констатировала. – И то, что Катя едва выжила после ранения – тоже шутка?
Мари отвела взгляд и, судя по ее мимолетной заминке, ей сделалось стыдно за сказанное. Я же без сил покачала головой и снова взялась за щипцы. Видимо, Мари и правда лишь ребенок – глупый, взбалмошный и жестокий. Что толку на нее обижаться? Дай Бог, чтобы она хоть когда-нибудь повзрослела.
Оставшиеся локоны я завивала в тишине, а Мари все смотрела в пол, несколько уязвлено. Пока не спросила вдруг:
– Катя действительно так тяжело ранена? – она подняла на меня робкий и недоверчивый взгляд.
– Действительно.
– И в вас правда стреляли?! – Мари не выдержала и обернулась ко мне с выражением еще большего недоверия на лице – да так резко, что я едва не обожгла ее щипцами, не успев их убрать. – Поверить не могу… и вы видели, кто это был?
Я не особенно удивилась ее осведомленности насчет выстрелов: разумеется, происшествию возле Третьяковского проезда были свидетели – новость эта успела уже просочиться в газеты и дойти до обитателей дома на Пречистенке. Более того, с минуты на минуту к нам должен был явиться и сам Степан Егорович, чтобы рассказать о выстрелах и о Кате, якобы лежащей в госпитале на Никольской улице.
Потому слишком таиться от Мари я не видела смысла.
– Говорят, это был какой-то сбежавший каторжник, – ответила я, тщательно подбирая слова. – Кажется, он хотел нас ограбить.
– И поэтому напал на полицейскую карету?
Следует признать, что в легенде, выдуманной нами, и правда было много дыр.
– Чему вы удивляетесь? Это был всего лишь не обремененный интеллектом каторжник, – нашлась я.
Мари, кажется, удовлетворил этот ответ, и она повернулась к зеркалу, позволив мне заниматься ее волосами. Хотя в отражении я видела, что она хмурит брови и напряженно о чем-то размышляет.
– Думаю, нам следует проведать Катю, – сказала она решительно, – мальчики все утро о ней спрашивали, да и потом… она ведь не чужая нам.
Если честно, о том, что кто-то из Полесовых захочет просто навестить Катюшу, и, тем более что эта инициатива прозвучит от Мари – я даже не думала. Потому снова пришлось выкручиваться:
– В этом нет смысла – она без сознания. Мари, вам не следует туда ездить, поверьте мне на слово.
– А… вы не думали, что это происшествие связано с убийством Петра Фомича? Катина комната ведь как раз рядом с той гостевой спальней: вдруг она что-то слышала, и поэтому…
– Мари, я настоятельно вас прошу, предоставьте заниматься этим полиции! – я даже голос немного повысила от волнения. И попыталась сменить тему: – Кстати, я закончила с вашей прической – по-моему, вышло очень мило. Осталось только украсить – где у вас заколки?
– В ящике, – без выражения сказала Мари, едва взглянув в зеркало.
Кажется, ее все еще волновала Катя. Желая заставить ее думать о другом, я щебетала наигранно весело:
– У вас даже среди украшений беспорядок – жемчуг и металл в одной шкатулке, вперемешку! Ну как так можно?…
И тут мне под руку попало украшение, на которое я просто не могла не обратить внимание. Это была заколка-гребень – очень красивая, тяжелая и, по всему видно, что старинная. Заостренные зубчики должны были удерживать волосы, а в виде украшения была здесь серебряная птица, расправившая черные с зеленым отливом крылья и длинный черный хвост. По всему было видно, что птица это является, скорее всего, сорокой.
