– Просто вы задали мне очень скучный вопрос, Лидия Гавриловна, – продолжал Ильицкий, – я не раз уже говорил, что с господином Якимовым мы приехали на научную конференцию…
– …посвященную вопросам русской словесности, – продолжила я за него, – да-да, я потрудилась узнать об этой конференции подробнее. Но мне любопытно: Якимов – профессор математики, вы – преподаватель военной стратегии… какое вам обоим дело до русской словесности? И я уже молчу о том, что конференция закончилась неделю назад.
Ильицкий перевел взгляд с меня на Кошкина и обратно и, видимо, бесконечно расстроившись, что мы такие скучные люди, сделал одолжение и начал говорить серьезно:
– Перед поездкой Якимов сказал мне, что у него здесь, в Москве, дела. Научные дела, как решил я тогда. А мне он предложил поехать с ним… даже настоял, скорее. И через свои связи в Академии уладил все, чтобы нас отпустили.
– Судя по всему, позже вы поняли, что дела у него здесь вовсе не научные?
Ильицкий помолчал, а потом сказал лишь:
– На трех заседаниях из четырех он отсутствовал вовсе. Делайте выводы сами, Лидия Гавриловна, вы же барышня сообразительная.
Я повернула голову, переглянувшись с Кошкиным: уверена, он думал о том же, о чем и я. У Якимова в Москве какие угодно были дела, но не научные. Вот любопытно только, зачем он настаивал, чтобы Ильицкий поехал с ним?
Если Ильицкий, конечно, говорит правду.
Пока я решала, можно ли ему верить, Евгений заговорил опять. Теперь отведя взгляд и как будто даже через силу:
– Если вы подозреваете, что это Якимов организовал нападение на карету… то я не могу поручиться, что это не так.
Занятно. Не в его правилах было вот так сдавать товарищей, даже случайных. И, должно быть, если Евгений так спокойно говорит, что «не может поручиться»… видимо, у него нет и толики сомнений, что нападение организовал именно Якимов.
– Он очень странный человек, – продолжал Ильицкий, – математики все немного странные, но этот особенно. Скользкий он какой-то и неприятный. У Якимова был сын, Кирилл… мы служили вместе в 1878, на Балканах. Совсем молодой парнишка, отличный парень и душа компании. Все знали, что в армию он поступил вопреки воле отца и родителя своего недолюбливал. Мне порой казалось, что он его даже боится. Он избегал всегда говорить о доме, о родных – но это чувствовалось и без словесного подтверждения. Один лишь раз помню, когда он говорил об отце открыто… мы были в некотором подпитии – а вы, Лидия Гавриловна, должны понимать, что язык в таких случаях развязывается очень быстро, – так вот, кто-то спросил, отчего он поступил на службу в армию, а не занялся наукой, как его отец-профессор. На что Кирилл неожиданно расхохотался и сказал странную фразу… что никакой он не преподаватель, его отец.
Мы с Кошкиным снова переглянулись понимающе. Быть может, конечно, младший Якимов имел в виду что-то другое, но в глубине души я уже ликовала: ведь я всегда, с первой встречи, чувствовала, что с Якимовым что-то не так! И еще меня бесконечно радовал тот факт, что Ильицкий, кажется, вовсе не на стороне этого лже-профессора.
Но я все же спросила недоверчиво:
– Все, что вы рассказываете, совершенно не вяжется с тем фактом, что ныне вы с господином Якимовым приятельствуете.
– Н-да, приятельствуем… – ответил на это Ильицкий и теперь с каждым словом мрачнел все больше. – Когда я уволился из армии в ноябре прошлого года, мы случайно столкнулись с Якимовым в общей компании. Он сам вспомнил, что я служил с его сыном, и именно он во многом принял участие в моей карьере. Я не особенно понимал, откуда столько чести мне… полагал, что из-за памяти сына, потому не противился. А теперь все больше пребываю в уверенности, что память сына это последнее, о чем он думал – цели у него совершенно иные…
Признаться, я не вполне поняла смысл этих слов Ильицкого, которые он произносил чуть слышно, и крайне задумчиво глядя на меня. Потому поспешила уточнить:
– А какие у него цели, по вашему мнению?
На что Ильицкий будто очнулся – отвел взгляд и пожал плечами:
– Полагаю, вас больше интересуют факты, а не мое мнение. А факты заключаются в том, что уже здесь, в Москве, мне несколько раз приходилось встречать Якимова с господами, которых к людям науки отнести ну никак нельзя. А зато к товарищам убиенного Зиновьева – вполне можно.
Я продолжала хмуро смотреть на Ильицкого и все еще не вполне его понимала. Нет, я догадалась, конечно, что Ильицкий уверен, Якимов – шпион, но не могла взять в толк, для чего Якимову знакомство с Ильицким?
И зачем-то уточнила вдруг:
– Каторжник Зиновьев точно ничего не сказал вам перед смертью?
Ильицкий снова не к месту хмыкнул:
– Точно. Мне нужно на чем-нибудь поклясться?
Кошкин еще задавал какие-то вопросы Ильицкому, а я отошла, погрузившись в размышления. Я думала, а что если наша версия, будто Катя это дочь Сорокина – все же ошибочная? Но она сама подтвердила, что нападение организовал ее отец, а Ильицкий считает, что это дело рук Якимова. Так что, если Катя – дочь Якимова? Они, правда, не слишком похожи внешне, но у обоих голубые глаза, темно-русые волосы, высокий рост. Судя по рассказу соседей Карасёвых, семья, где Катюшина мать служила горничной, о ее беременности знала. То есть и законный сын Якимова мог слышать о наличии внебрачного ребенка у отца, и это вполне могло стать причиной той холодности, что замечали все сослуживцы Кирилла Якимова.
Правда на роль Сорокина профессор Якимов никак не тянул – слишком молод все же. Зато быть действующим британским осведомителем в России ему ничего не мешает, а постоянные его разъезды этому даже способствуют. Положим, последним его заданием было убить Сорокина-Балдинского – что он и проделал, воспользовавшись помощью своей дочери.
Хотя с этой версией не вязалось то, что Катя так удачно работала именно у Полесовых… но, возможно, и тому есть объяснение.
– Степан Егорович, – обратилась я к Кошкину, когда он, кажется, выяснил у Ильицкого все, что хотел, – этот британский осведомитель, человек, которого все ищут – что вам про него известно?
Не сомневаюсь, что Кошкин тоже не раз думал о Якимове, как о британском агенте, так что вопросу моему ничуть не удивился:
– Известно очень мало. Нет сведений даже о том, как давно этот человек в Москве, и вообще, находится ли он здесь постоянно. Но новости через него уходили самые свежие – например, он был в курсе, что мы тоже ищем Сорокина.
Разумеется, если это действительно Якимов, и если у него было задание убрать Сорокина, то он знал о нем больше нас всех вместе взятых…
Но я по-прежнему не могла утверждать этого наверняка. Катя должна была как-то сообщить своему отцу о том, что у нее был обыск – а как, если Якимов нас не навещал ни разу? Но не могла же Катя просто явиться в гостиницу к Якимову? Нет, незамеченной она бы вряд ли осталась. Я напрягла память и вспомнила, что из подозреваемых на этой недели нас посещал лишь Стенин пару раз как обычно. Еще, правда, был Алекс… Впрочем, – осенило меня, – Катюша ведь писала кому-то! Она действительно писала письмо как раз в тот момент, когда я заходила к ней с букетом. Именно в нем, должно быть, она и сообщила об обыске, а письмо отправила почтой!
