– Как хорошо, оказывается, в вашей комнате слышно, что происходит за дверью, – сказала я.
– Да, стены в этой части дома очень тонкие, – посетовала Катя.
Я не смогла понять, искренне ли она не понимает моих намеков, или делает вид. Но мне стало совершенно очевидно, что она не могла не слышать, что кто-то входит в гостевую спальню и стреляет в Балдинского! Пусть даже и через подушку.
Тогда я решилась подойти к интересующей меня теме еще ближе:
– Знаете, Катюша, мне все же было бы не по себе жить в комнате, напротив которой произошло убийство, – горестно покачала я головой. – Вот даже сейчас – едва вошла сюда, как сразу вспомнила о том страшном вечере.
– В вашей комнате вам было бы гораздо спокойнее, в таком случае, – отозвалась Катюша.
Теперь уже я решила не понимать намеков.
– Ох, всей душой надеюсь, что Степан Егорович найдет убийцу несчастного господина Балдинского, – продолжила я, вздохнув. – Поистине у этого человека нет ничего святого. Не знаю, быть может, за Балдинским и правда водились грехи, но вот так хладнокровно, недрогнувшей рукой застрелить беспомощного старика… ведь этот человек, почувствовав безнаказанность, с той же легкостью лишит жизни еще кого-то. Преступлением было бы не помочь следствию!
Катя теперь смотрела в сторону и нервно покусывала губу.
– Я каждый день корю себя, Катюша, что оказалась столь невнимательной и не увидела, кто выходил за Балдинским…
Последнюю фразу я произнесла уже искренне, а оттого чуть слышно. И не сводила взгляда с девушки, справедливо ожидая хоть какой-то реакции.
Катя же была невозмутима:
– Ну а я была здесь, в этой комнате, но тоже ничего не видела и не слышала.
Она сказала это с довольно резко, после чего положила букет на кровать и подошла к двери, совершенно недвусмысленно давая мне понять, что пора знать честь.
Маневр мой не удался – Катя не собиралась каяться. Заглянув в ее полные холода и решительности глаза, я отчего-то уже не была так уверена, что Кошкин не прав… у меня вовсе было ощущение, что я совершила ошибку, вызывая ее на этот разговор. Нужно было сразу довериться опыту Кошкина и позволить ему допросить девушку самому!
Что касается букета, то судьба его была печальной. Аннушка позже рассказала мне, что Катя явилась с розами к ней, убеждала ее зачем-то, что посыльный ошибся адресом, долго выспрашивала, из какой лавки доставили букет, и приставала, не знает ли она – кто такой Коньяков-Бабушкин, и действительно в Пресненском переулке живет Катерина Сергеевна… когда же Анна, устав от нее, велела Кате оставить ее в покое, та вылетела вместе с букетом на улицу и воткнула его в первую же попавшуюся урну для мусора.
Все это должно было бы мне подсказать, что с Катей будет очень не просто. Что, если убийство и впрямь совершила она? Под любым предлогом заманила Балдинского в гостевую, хладнокровно застрелила его и вернулась к себе. А револьвер положила в фортепиано, опасаясь, что полиция обыщет дом в тот же день.
Именно эту версию выдвинул Кошкин, а когда я спросила у него, как к дочери прачки мог попасть револьвер британского офицера, тот не без лукавства взглянул на меня и ответил:
– Ваша Катюша – дочь прачки, это так, но кто ее батюшка ведь неизвестно?
Кажется, Кошкина намекал, что она может оказаться внебрачной дочерью Сорокина, уже давно затаившей обиду на отца. Я сочла сей вывод странным, но любопытным и глядела на Степана Егоровича, ожидая продолжения.
– И вот, могло выйти так, что Катерина застрелила Балдинского из его же табельного револьвера, – говорил Кошкин, – а мотив… я поспрашивал соседей в доме, где жили Карасёвы, и они со мной поделились, что мать вашей Катюши никогда не бывала замужем, кто отец ее дочери – неизвестно. Та рассказывала лишь, что в молодости работала горничной в дворянской семье, а как стало понятно, что она ждет ребенка, господа ее выгнали. А женщиной она, по словам соседей, всегда была порядочной, не гулящей.
– А что за семья, в которой она работала?
Кошкин пожал плечами:
– Этого из соседей никто не знает…
– Значит, это всего лишь слухи? – уточнила я.
– Слухи слухам рознь, Лидия Гавриловна, – Кошкин пожал плечами и нахмурился, недовольный, кажется, что я его не поддержала. – Я ничего не утверждаю – это только версия.
Тогда мне эта его версия показалась слишком надуманной, в то время как допущение с шантажом было простым, логичным и куда более жизненным. А теперь… кажется, я была склонна согласиться со Степаном Егоровичем.
***
Когда я вышла от Кати, то узнала, что у нас гости. Алекс Курбатов пожаловал – собственной персоной и без деда. Последним была весьма опечалена Елена Сергеевна.
Алекс привстал при моем появлении, отвесив очередное «О, вы сегодня очаровательны, Лиди!», и продолжил заверять Елену Сергеевну, что Афанасий Никитич болен неопасно и передает искренние извинения, что не смог вчера их принять. Однако видя, как отводит он взгляд при этих словах, я сделала вывод, что граф не только ничего не передавал Полесовым, но, возможно, и вовсе не знает, что его внук ужинает у них сегодня.
Для блага всех Полесовых я бы предпочла, чтобы Алекс вовсе никогда больше не приезжал, но мое мнение, разумеется, никому не было интересно.
Елена Сергеевна же, не замечая ничего, кроме своего надуманного горя, молитвенно складывала руки и все пыталась выяснить, чем обидели они Афанасия Никитича:
– Поверьте, Алекс, – горячо убеждала она, – Мари безумно сожалеет, что сказала ту глупость относительно m-lle Волошиной…
– Я сказала всего лишь, что у нее кислое выражение лица, maman, – закатив глаза, возразила Мари, – и это не глупость, а чистая правда, так что я ничуть не сожалею.
– Разумеется, Мари не сожалеет, Елена Сергеевна, вы могли бы и сами догадаться, – язвительно хмыкнул Алекс, – Мари вообще никогда ни о чем не жалеет – она у нас исключительно самоуверенная особа.
«Самоуверенная особа» в ответ на это не удержалась от смешка, но потом напустила на себя надменный вид и сказала:
– Да, Алекс, я современная уверенная в себе женщина. Разве в этом есть что-то плохое?
– Нет-нет, Мари, в этом одни плюсы! – горячо, хоть и с явной насмешкой заверил Алекс. – Вот только между уверенностью и самоуверенностью есть разница.
– А я, по-вашему, именно самоуверенная?
– Конечно! Взять хотя бы ваш сегодняшний наряд. Посмотрите только – эта оранжевая в «турецкий огурец» юбка с наполовину оторванным, кстати, кружевом, так и кричат: моей обладательнице все равно, что на ней надето! Она выше этого! Она настолько самоуверенная натура, что может позволить себе выйти в гостиную хоть в пеньюаре, хоть вовсе в ночной сорочке!
Говорилось все это с вежливой улыбкой и достаточно дружелюбным тоном, чтобы Мари не вздумала усомниться, что это лишь очередная очаровательная шутка.
