Граф ответил не сразу, и голос его я даже сперва не узнала – настолько он был холоден:
– И не поспоришь с тобою…
– А со мной не надо спорить, дедушка! – Алекс уже откровенно смеялся. – Дайте мне ваше благословление – и довольно! Вы так волнуетесь, право слово, будто это величайший шаг в моей жизни. А женитьба в наше время это лишь формальность – я даже жить с ней под одной крышей не обязан.
– Если у тебя в день помолвки уже такие мысли, то я боюсь представить, что будет дальше… – отозвался граф. И вдруг после молчания спросил бодро: – а ты не подумал о Мари Полесовой? Я все же надеялся, что за вашей дружбой стоит нечто большее. И, уверен, что не я один так думал.
– Вы шутите, дедушка? – Алекс хмыкнул столь небрежно, что у меня тотчас зачесалась ладонь дать ему пощечину. – Мари – глупый вздорный ребенок и только…
– Она не ребенок! – снова повысил голос Курбатов, и чувствовалось, что с каждым словом он закипает все больше. – Она девушка из хорошей семьи! А ты не можешь не понимать, что, проводя с ней столько времени, компрометируешь и ее, и Полесовых!
– Я ничего ей не обещал! – веско заметил Алекс. – Да и вы сами видели, что Мари ничуть не смутила новость о моей женитьбе. Ей все равно! Лишний повод показать, какая де она умная и прозорливая! Глупая, глупая девчонка! А что до компрометации Полесовых… – Алекс опять хмыкнул, – уж не вам меня в чем-то упрекать, дедушка, поскольку вашу нежную дружбу с madame Полесовой не обсуждают только немые…
– Замолчи! – самодовольный голос Алекса оборвал звонкий удар – кажется, свою пощечину графский внук все же получил. – Щенок!
Я стояла под дверью, боясь шевельнуться или вздохнуть, и не узнавала ни Алекса, ни, тем более, графа Курбатова. Всегда мягкий, тихий, незаметный… я представить не могла, что Курбатов мог так взбеситься. Еще и ударил внука.
Тотчас после удара я услышала тяжелые графские шаги у самой двери и, спохватившись, бросилась вон из библиотеки. Все еще волнуясь, преодолела короткий коридор и укрылась за углом. Но и здесь, прижавшись спиной к стене, слышала, как граф, будто догадываясь о чем-то, покинул библиотеку и приблизился. А потом вышел из-за угла и встал прямо передо мной.
– Афанасий Никитич! – бодро воскликнула я, сделав вид, что только что вышла в этот коридор из холла, – мне сказали, что сани для поездки готовы… вы не знаете, мальчиков уже собрали? – кажется, мне удалось говорить самым обыденным тоном.
– Да, кажется, мальчики готовы, Лидочка, – не менее обыденно отозвался Курбатов. – Холодновато сегодня улице, да?
Когда я стояла под дверью кабинета, мне казалось, что граф в бешенстве, на грани нервного срыва, но сейчас… Курбатов выглядел совершенно спокойным. Будто это не он только что в истерике ударил внука. Зато его взгляд был куда пронзительнее, чем обычно – словно он спрашивал меня не о погоде, а вел допрос.
– Да, прохладно, – беспечно улыбнулась я.
В коридор в этот момент вылетел Алекс Курбатов – с пылающей красным щекой. Впрочем, увидев меня, он тотчас широко улыбнулся:
– О, Лиди, вы очаровательны! Пойду справлюсь, готовы ли сани.
И, прежде чем я успела ответить хоть что-то, умчался. Граф же вовсе не обратил на внука внимания, а глядел на меня.
– Дивные у вас сегодня духи, Лидочка, – произнес он, когда внук скрылся за дверями, и улыбнулся мечтательно: – Сирень. Charmingly!
[40] Мне очень нравится.
Он поклонился и тоже направился к дверям. И только тут я поняла, как сильно прокололась…
***
Граф не мог не уловить шлейф моей сирени, оставшийся в библиотеке, и, разумеется, понял, что я слышала хотя бы часть разговора. Если бы он спросил меня об этом, я ответила бы, что лишь заходила взять книгу – и это даже не было бы обманом… но он ничего не спрашивал. Только смотрел на меня так, что мне становилось не по себе.
А еще Курбатов так вовремя отдал сюртук в чистку. Причем, он, кажется, не обливал его ничем, как тот же Стенин. И в ночь перед собственной смертью Балдинский заезжал в дом именно к нему, а не к кому-то другому. И револьвер исчез из фортепиано в тот вечер, когда Курбатов находился в той гостиной. Снова совпадения?
Я уже решила для себя, что Сорокиным был убитый Балдинский, но сейчас снова сомневалась. Граф вел себя странно. Выходит, он лишь выдавал себя за мягкого, покладистого человека? Или Алекс просто вывел его из себя, уронив тень на обожаемую графом Елену Сергеевну? Но тогда вопрос – отчего Курбатов так опекает Полесову? Неужели правда – любовь? Или отцовские чувства… Мне показалось, что в этой ситуации Курбатов был, скорее, на стороне Полосовой и Мари, чем на стороне внука. Как будто они ему ближе, чем Алекс.
Или он на стороне Мари потому лишь, что Алекс действительно обошелся с моей воспитанницей дурно, подло, а граф повел себя, как должен был повести мужчина и дворянин. Но отчего-то мне в это верилось с трудом… Может быть оттого, что за время, пока я работала у Полесовых, я столь редко видела проявление этого мужского поведения, что перестала верить в его существование.
А может, оттого что я вовсе перестала замечать в людях хорошее. Да и рассуждаю чаще, как гувернантка Лидочка, не вполне разделяя уже, где кончаются ее мысли и начинаются мои собственные. Будто я и впрямь стала ею.
***
– Насколько затянется моя работа, Платон Алексеевич? – спросила как-то я незадолго до отъезда в Москву, – месяц, два… год? Я не смогу изображать из себя эту гувернантку долго. Я плохая актриса, вы же сами говорите, что все мои мысли написаны у меня на лице.
– Значит, тебе нужно изменить образ мыслей, девочка, – ответил дядя помолчав. – И ты в корне неправа: тебе не нужно будет никого изображать. Раз уж мы заговорили об актерах, то чем, по-твоему, хороший актер отличается от плохого?
– Не знаю… – нахмурилась я, потому что рассуждать мне уже не хотелось – я слишком устала от инструкций дядюшки в тот день, – хорошему веришь, а плохому нет.
Дядя кивнул:
– Это потому что плохой играет роль, а хороший сам становится своим персонажем. Пусть ненадолго, пока не смоет грим, но он живет его жизнью – он думает как его герой, он знает все его самые сокровенные тайны, и он с гениальной точностью может предсказать его поведение в любой ситуации. Даже если по сценарию герой в эту ситуацию никогда не попадет. Придумай себе эту гувернантку, Лиди – у тебя ведь богатая фантазия? – дядя улыбнулся. – Придумай ее и будь ею. Не нужно ее изображать.
На тот момент мы с дядей уже набросали примерный портрет и легенду Лидочки, но эта гувернантка так отличалась от меня и имела столь неприятные мне черты характера, что у меня совершенно искренне вырвалось:
– Но я не хочу ею быть!
– Надо, – не моргнув, отозвался дядя.
