Лореда смотрела в окно. В мутном свете фар мимо ползли рекламные щиты, лагеря мигрантов, мелькали бредущие бродяги с заплечными мешками.
Они проехали школу, и больницу, и лагерь у канавы, окутанный непроглядной темнотой.
А потом, миновав город Уэлти, оказались в незнакомых для Лореды местах. Здесь не было ничего, кроме дороги.
– Эй, а у вас-то что за дело в такую поздноту? – спросила Лореда.
Ей вдруг пришло в голову, что она, возможно, сглупила, сев в машину.
Мужчина зажег сигарету, выдохнул голубовато-серый дымок в открытое окно.
– Да такое же, как у тебя, наверное.
– Это вы о чем?
Он повернулся. Лореда разглядела его загорелое, обветренное лицо: острый нос, цепкие черные глаза.
– Ты бежишь от чего-то. Или от кого-то.
– И вы тоже?
– Детка, если человек в наши дни никуда не бежит, значит, не замечает, что творится вокруг. Но нет, я не бегу.
Он улыбнулся, и его лицо показалось Лореде почти красивым.
– Но и застрять здесь я не хочу, – добавил он.
– Мой папа так поступил.
– Как?
– Сбежал посреди ночи. И не вернулся.
– Ну… это ужасно. А мама что?
– А при чем тут мама?
Он свернул на грунтовую дорогу.
Темнота.
Ни огонька, одна лишь тьма. Ни домов, ни фонарей, ни других машин.
– К-куда мы едем?
– Я же сказал, что нужно кой-куда заехать, а потом отвезу тебя на станцию.
– Сюда? Здесь же ничего нет.
Он остановил грузовик и сказал:
– Дай слово, детка, что ты никому не расскажешь об этом месте. И обо мне. И обо всем, что ты здесь увидишь.
Они находились на огромном лугу. Заброшенное ранчо, покосившийся амбар, полуразвалившиеся строения призрачно проступали в лунном свете. Около дюжины легковых автомобилей и грузовиков с выключенными фарами стояли в высокой траве. Тонкие желтые полоски света между досками указывали, что внутри амбара что-то происходит.
– Таких, как я, все равно никто не слушает, – сказала Лореда. Она не смогла заставить себя выговорить ненавистное слово оки.
– Если ты мне не дашь слова, я прямо сейчас повернусь и высажу тебя на большой дороге.
Лореда посмотрела на мужчину. Он был явно раздражен. У него дергался глаз, хотя тон казался спокойным. Ждет, какое решение она примет, но долго ждать он не будет.
Нужно сказать, чтобы разворачивался и ехал к дороге. Что бы ни происходило в этом амбаре в такой час, это явно что-то нехорошее. И взрослые не требуют от детей подобных обещаний.
– Там что-то плохое творится?
– Нет. Хорошее. Но времена сейчас опасные.
Лореда посмотрела в темные глаза мужчины. Он такой… сильный. Может, немного жутковатый, но такой живой, она никогда раньше не видела подобных людей. Этот человек не станет ютиться в грязной палатке, питаться объедками и испытывать благодарность за правительственные подачки. Он не сломлен, как все прочие. Его жизненная сила взывала к ней, напоминала о лучших временах, о мужчине, который когда-то был ее отцом.
– Обещаю.
Он проехал вперед между припаркованными автомобилями. У дверей амбара остановил грузовик и заглушил мотор.
– Посиди тут, – сказал он, открывая дверцу.
– Сколько вы там пробудете?
– Столько, сколько нужно.
Мужчина подошел к амбару и открыл дверь. В ярком прямоугольнике света Лореда вроде бы заметила тени людей. Дверь захлопнулась.
Лореда глядела на темный амбар, на полоски света, просачивающегося в щели. Что там творится?
Рядом с грузовиком с пыхтением остановился еще один автомобиль. Выключились фары.
Из машины вышла пара. Хорошо одетые, все в черном, курят сигареты. Это точно не мигранты и не фермеры.
Лореда внезапно приняла решение. Она вылезла из грузовика и вслед за парой скользнула к амбару.
Дверь отворилась.
Лореда прошмыгнула внутрь и прижалась к стене из неструганых досок.
Она не знала, что ожидала увидеть, – может, думала, что взрослые здесь пьют самогон и танцуют линди-хоп, – но только не это. Мужчины в костюмах, женщины, и многие из женщин в брюках. В брюках. И все говорили одновременно, размахивали руками – судя по всему, спорили. Амбар бурлил, как улей. Сигаретный дым висел густым облаком, у Лореды защипало в глазах.
Отморгавшись, она увидела, что в амбаре расставлено с десяток столов, на каждом – лампа: островки света среди сумрака и дыма. На столах также стояли пишущие машинки и еще какие-то аппараты, высились груды бумаг. За столами сидели женщины – у каждой сигарета в зубах, каждая барабанит по клавишам. В воздухе стоял странный запах – что-то непонятное, мешающееся с запахом дыма. Время от времени раздавался резкий стук – это каретка пишущей машинки отщелкивалась в исходное положение.
Неожиданно вперед вышел Джек, и все вдруг затихли, повернулись к нему. Он взял со стола газету, взобрался на несколько ступенек по лестнице, ведущей на амбарный чердак, взглянул на собравшихся. Поднял газету. Огромный заголовок: «Лос-Анджелес объявляет войну мигрантам».
– Начальник полиции Джеймс Дэвис по прозвищу «Два пистолета» только что закрыл границу Калифорнии для мигрантов при поддержке крупных сельскохозяйственных производителей, железнодорожных компаний, государственных агентств по оказанию помощи бедствующим и прочих толстосумов штата.
Джек бросил газету на покрытый соломой пол и продолжал:
– Вы только подумайте об этом. Отчаявшихся людей, порядочных людей, американцев останавливают на границе и под дулом пистолета заставляют повернуть назад. И куда им деваться? Дома их ждет голод, а то и смерть от пылевой пневмонии. Если они отказываются уезжать, то копы швыряют их в тюрьму за бродяжничество, а судьи приговаривают к каторжным работам.
Лореду эти слова не удивили. Она-то знала, что это такое – приехать в Калифорнию с надеждой на лучшее и стать здесь грязью.
– Сволочи! – закричал кто-то.
– По всему штату Калифорния капиталисты эксплуатируют рабочих. Изголодавшиеся люди согласны на любую оплату, лишь бы не дать умереть от голода своим семьям. Между этим полем и Бейкерсфилдом больше семидесяти тысяч бездомных. В лагерях от недоедания и болезней умирает по два ребенка в день. Так не должно быть. Мы же в Америке. И пусть нам не рассказывают о Великой депрессии. Хватит с нас. Мы должны им помочь. Мы должны убедить мигрантов вступить в Союз рабочих и бороться за свои права.
Толпа одобрительно загудела.
Лореда кивнула. Его слова задели ее за живое, заставили задуматься. Мы можем не соглашаться на такую жизнь.
