Проснувшись, они обнаруживали, что в пыли на простынях отпечатались их силуэты. Они смазывали носы вазелином и прикрывали лица платками. Взрослые по необходимости выходили в бурю, держась за веревку, натянутую от дома до амбара. Пыль ослепляла. Курицы обезумели от ужаса. Дети сидели дома в противогазах. Энт терпеть не мог противогаз – он говорил, что от него болит голова, – хотя от пыли ему было еще хуже, чем остальным.
Элса переживала за сына, спала с ним, сидела с ним на кровати, читала ему охрипшим голосом. Только книги его и успокаивали.
На пятый день бури Энт лежал в кровати под покрывалом, в противогазе, а Элса подметала пол. Пыль просачивалась через щели в балках, оседала повсюду.
Сквозь вой бури она едва услышала, как что-то упало.
Энт уронил книжку с картинками на пол.
Элса отложила веник и подошла к кровати сына.
– Энт, малыш…
– Мамааа…
Он резко закашлялся, никогда раньше он так сильно не кашлял, Элса перепугалась, что у него треснут ребра. Она спустила с лица платок, сняла с мальчика противогаз. Грязь собралась в уголках его глаз, запеклась в ноздрях.
Энт моргнул.
– Мама? Это ты?
– Это я, малыш.
Элса посадила его, налила воды в стакан, заставила сына выпить. Она видела, что ему больно глотать. Даже без противогаза дышал он с ужасным протяжным хрипом.
Ветер стучал в окна, визжал сквозь щели в дереве.
– У меня живот болит.
– Я знаю, малыш.
Песок. Все они полны песка, он в их слезах, в ноздрях, на языках, он сжимает им горло, собирается в желудках, и всех тошнит. Всех терзала боль в животе.
Но Энт чувствовал себя хуже всех. Он страшно кашлял, не мог есть. Глаза его болели даже от тусклого света.
– Попей еще. Я смажу тебе грудь скипидаром и положу сверху горячие полотенца.
Энт пил маленькими глоточками, как птичка. Напившись, он откинулся на подушку и захрипел.
Элса легла рядом с сыном и обняла его, бормоча молитвы. Энт лежал неподвижно, и Элсе стало страшно.
Она смазала вазелином раздраженные, забитые грязью ноздри мальчика, потом снова надела на него противогаз. Энт моргнул и заплакал, в уголках красных глаз выступила грязь.
– Не плачь, малыш. Буря скоро закончится, и мы отвезем тебя к доктору. Он тебя вылечит.
– Хо… ро… шо… – прохрипел мальчик сквозь противогаз.
Элса обняла сына, надеясь, что он не видит ее слез.
Прошло девять дней, а буря все не ослабевала. Ветер стучал в стены, царапался, рвался в дверь.
Вот еще один такой же день начинается. Элса проснулась рядом с сыном. Как он? Последние четыре дня у него не хватало сил даже встать. Он больше не играл с солдатиками, не хотел, чтобы ему читали вслух. Он просто лежал в противогазе и хрипел.
Первое, что она слышала утром, проснувшись, последнее, что она слышала вечером, обнимая сына, – это ужасное, мучительное дыхание.
Энт дышал. Элса прочла короткую молитву Богородице и встала. Она спустила покрытую коркой грязи бандану на шею и ступила на тонкий слой пыли, скопившейся за ночь. Оставляя следы на полу, подошла к умывальнику.
У зеркала она оторопела, как часто случалось в эти дни.
«Господи», – прохрипела она. Лицо похоже на пустыню летом: коричневое, потрескавшееся, изборожденное морщинами. Губы и зубы покоричневели от песка. Пыль собралась в уголках глаз и на ресницах. Она умыла и вытерла лицо, почистила зубы.
В гостиной Элса надела сапоги, стоявшие у двери, и замерла, глядя на трясущуюся ручку. Дул такой сильный ветер, что стены, казалось, прогибаются. Она натянула платок на лицо, надела перчатки и всем телом навалилась на дверь.
Ветер толкнул ее назад. Она наклонилась и, прищурившись, почти ничего не видя, двинулась сквозь пыль. Отыскала трос, натянутый между домом и амбаром, и, перебирая руками, медленно преодолела двор. Вот, наконец, и амбар. Элса прицепила веревку к ошейнику Беллы и вывела бедную, запинающуюся корову в широкий центральный проход. Стены тряслись, пыль летела со всех сторон.
Элса поставила ведро, села на табуретку, сняла перчатки и убрала их в карман фартука. Опустив бандану, она потянулась к тощему, покрытому струпьями вымени. Амбар сотрясался, ветер свистел в щели, пробивался сквозь сами доски.
Кожа на руках у Элсы потрескалась и саднила, и дойка причиняла ей такую же боль, как корове. Она взялась за вымя. Корова жалобно замычала.
– Прости, красавица, – сказала Элса. – Я знаю, что тебе больно, но моему мальчику нужно молоко. Он… болеет.
Ведро забрызгали грязные коричневые сгустки.
– Пожалуйста, коровушка моя, – уговаривала Элса, пытаясь выдоить молоко.
Снова. И снова.
Ничего. Одна лишь грязь.
Элса закрыла воспаленные глаза и прислонилась лбом к впалому боку Беллы. Коровий хвост хлестнул ее по щеке.
Сколько времени она просидела так, горюя о пропавшем молоке? Чем теперь кормить детей без молока, масла и сыра? Бедная корова весь день вдыхает пыль и долго не протянет. Другая корова уже несколько месяцев не дает молока, ей еще хуже, чем Белле.
Измученно вздохнув, Элса надела перчатки, натянула бандану и отвела Беллу в стойло.
По дороге к дому Элсе словно тысячи лезвий вонзились в лоб, она почти ничего не видела. Ветер сдирал кожу с лица.
– Элса, что случилось?
Тони обнял ее, чтобы она не упала.
Опустив бандану, она ответила:
– Молока больше нет.
Последовало душераздирающее молчание.
– Что же, продадим коров правительству. Шестнадцать долларов за голову, так?
Элса попыталась утереть пыль с глаз.
– У нас еще есть мыло на продажу и яйца.
– Поблагодарим Бога за эти маленькие чудеса.
– Да, – ответила Элса, думая о пустых полках погреба.
Глава пятнадцатая
Тишина.
Ветер не стучит в окна. Пыль не падает с потолка.
Элса осторожно открыла глаза, они все привыкли к этой осторожности. Опустила с носа и рта покрытую коркой грязи бандану, смахнула пыль с век. Пришла в себя. Потом села, и пыль посыпалась на пол.
Первым делом она проверила, что с Энтом. Разбудила сына, убрав противогаз с костлявого личика.
– Привет, малыш. Буря закончилась.
Энт открыл глаза. Элса видела, какого труда ему это стоило. Белки глаз страшно покраснели.
– Я не могу… дышать.
Его грязные, покрытые голубыми сосудиками веки закрылись.
