Наклонившись к зеркалу, она подчеркнула голубые глаза черным карандашом и нанесла на угловатые скулы светло-розовую пудру. Благодаря красной помаде губы выглядели более пухлыми, как и обещали женские журналы.
Элса посмотрелась в зеркало и подумала: «О боже, я почти хорошенькая».
– У тебя получится, – сказала она вслух. – Будь смелее.
Спускаясь по лестнице, она чувствовала удивительную уверенность в себе. Всю жизнь ей говорили, что она непривлекательная. Но только не сейчас…
Первой ее заметила мать. Она так сильно хлопнула папу по руке, что тот вмиг оторвался от своего «Сельскохозяйственного журнала». И нахмурился:
– Что ты на себя напялила?
– Я… я сама сшила это платье, – ответила Элса, нервно сжав руки.
Папа захлопнул «Сельскохозяйственный журнал».
– Твоя прическа. Боже мой. И это развратное платье. Вернись в комнату и больше не позорься.
Элса повернулась к матери за помощью:
– Это последняя мода…
– Не для приличных женщин, Элсинор. У тебя коленки видно. У нас тут не Нью-Йорк.
– Иди к себе в комнату, – велел отец. – Немедленно.
Элса чуть было не послушалась. Но тут же подумала о том, что значит такое послушание, и остановилась. Дедушка Уолт сказал бы ей не сдаваться.
Она вздернула подбородок.
– Я иду в бар слушать музыку.
Отец встал:
– Никуда ты не пойдешь. Я запрещаю.
Элса побежала к двери, опасаясь, что пойдет на попятную, если будет идти медленнее. Выскользнула на улицу и продолжила бежать, не обращая внимания на голоса за спиной. Она остановилась, только когда задохнулась.
Подпольный бар был втиснут между старой конюшней, заколоченной в эру автомобилей, и булочной. После принятия Восемнадцатой поправки к Конституции и вступления в силу сухого закона Элса не раз видела, как мужчины и женщины скрываются за дверью бара. И что бы там ни говорила ее мать, многие из молодых женщин были одеты в точности как она сейчас.
По деревянным ступенькам Элса поднялась к запертой двери и постучала. Открылось узкое окошечко, которое она сразу не заметила, появилась пара прищуренных глаз. До нее донеслись звуки фортепьяно – играли джаз, – и дым сигар.
– Пароль, – сказал знакомый голос.
– Пароль?
– Мисс Уолкотт, вы заблудились?
– Нет, Фрэнк. Я просто хочу послушать музыку, – ответила она, гордясь тем, что говорит так спокойно.
– Ваш старик с меня шкуру спустит, если узнает. Идите домой. Таким девушкам, как вы, не стоит разгуливать по улицам в подобных нарядах. Ничего хорошего из этого не выйдет.
Окошечко захлопнулось. Она все еще слышала музыку за запертой дверью. «Разве нам не весело?»
[6]. В воздухе висел запах сигарного дыма.
Элса застыла перед дверью в растерянности. Ее даже не пустили? Но почему? Конечно, при сухом законе нельзя пить алкоголь, но все в городе могли промочить горло в подобных местах, а полицейские закрывали на это глаза.
Она бесцельно двинулась по улице в направлении окружного суда.
Тут она и заметила, что ей навстречу идет мужчина.
Он был очень высоким и худым, а блестящая помада лишь отчасти усмирила его густые черные волосы. Запыленные черные штаны обтягивали узкие бедра, белая рубашка под бежевым кардиганом застегнута на все пуговицы, узел клетчатого галстука туго затянут. Кожаная кепка лихо сдвинута на ухо.
Когда мужчина приблизился, Элса увидела, что это совсем еще мальчик – наверное, не старше восемнадцати, – загорелый, с карими глазами. (В романтических романах такие глаза именовались жгучими.)
– Здравствуйте, мэм. – Он остановился и с улыбкой сдернул кепку.
– Вы ко м-мне обращаетесь?
– Больше я здесь никого не вижу. Меня зовут Раффаэлло Мартинелли. Вы в Далхарте живете?
Итальянец. Боже мой. Отец не разрешил бы ей даже посмотреть на этого парня, не то что разговаривать с ним.
– Да.
– А я из оживленного мегаполиса под названием Тополиное у границы с Оклахомой. Не моргайте, когда поедете мимо, а то пропустите. Как вас зовут?
– Элса Уолкотт.
– Как продавца тракторов? Эй, я знаю вашего папу. – Он снова улыбнулся. – Что вы здесь делаете одна-одинешенька в таком красивом платье, Элса Уолкотт?
Будь Фанни Хилл. Будь смелой. Возможно, это ее единственный шанс. Когда она вернется домой, папа того и гляди посадит ее под замок.
– Наверное, я и в самом деле одинока.
Темные глаза Раффаэлло расширились. Он сглотнул, дернув кадыком.
Целая вечность прошла, прежде чем он заговорил.
– Я тоже одинок.
Он взял ее за руку.
Элса не отдернула ладонь, так она была поражена.
Когда к ней в последний раз кто-то прикасался?
Он просто взял тебя за руку. Не будь дурочкой.
Парень был таким красивым, что ей чуть не стало дурно. Неужели он поведет себя как те злые мальчишки, которые в школе дразнили ее «рельсой»? В вечернем полумраке его лицо казалось как будто высеченным из мрамора: высокие скулы, широкий гладкий лоб, острый прямой нос и такие пухлые губы, что ей невольно вспомнились прочитанные греховные романы.
– Пойдем со мной, Элс.
Вот так запросто он переименовал ее, сделал другой женщиной. Она почувствовала, как от этой фамильярности у нее по спине пробежала дрожь.
Он провел ее по пустому переулку через темную улицу. Из открытых окон бара доносилась песня «Ту-ту, Тутси! Прощай».
[7]
Он провел ее мимо недавно построенной железнодорожной станции за пределы города, к новехонькому форду модели «Т» с большим дощатым кузовом.
– Отличная машина, – сказала Элса.
– Год выдался урожайным, вот мы и купили ее. Любишь кататься по вечерам?
– Конечно.
Она забралась на пассажирское сиденье, и он завел мотор. Машина вздрогнула, когда они покатили на север.
Далхарт отражался в зеркале заднего вида, но они не проехали и мили, а вокруг уже ничего не было видно. Ни холмов, ни равнин, ни деревьев, ни рек, только звездное небо, такое бесконечное, как будто оно проглотило весь мир.
Машина запрыгала по кочкам, свернув к старой ферме Стюардов. Когда-то она славилась на весь округ своим огромным амбаром, но во время последней засухи ферму забросили, и домик позади амбара уже много лет стоял заколоченным.
