Китайцы не были против торговли как таковой, они лишь пытались ограничить сферу деятельности западных варваров пределами одного порта. В 1557 г. полуостров Макао был временно передан в аренду португальцам вместе с правом торговать в Кантоне один раз в году. Те, кто хотел торговать в центре страны, могли сделать это только после подношения даров императору. Древняя традиция подносить императору дары и получать за это вознаграждение была весьма удобным средством контроля торговли с кочевыми северными племенами. Множество караванов собиралось в разных местах у Великой китайской стены. Попадая в Пекин, купцы пользовались гостеприимством китайцев, и размещались в специальных резиденциях. Каждый представитель какого-либо отдаленного государства должен был преподнести дары императору, что формально делало правителя его государства вассалом Китая. Купцы могли, например, привезти лошадей, которых всегда недоставало в Китае, и получить в ответ щедрый подарок от императора — большое количество шелка. Это была искренняя торговля, обмен необходимыми товарами потребления. Иногда кто-либо мог приехать с практически ничего не стоящими дарами, но он все равно получал вознаграждение (если им были привезены дары, то они, скорее всего, предназначались лично императору). Однако подобные отношения — ограниченная прибрежная торговля и подношение даров — были единственным видом торговли с иностранцами, который стремились поощрять китайцы. В то время они не нуждались в иных торговых отношениях.
Исторически сложилось так, что рядом с китайской империей не было соседей. Неоднократно империя включала в себя почти весь обитаемый субконтинент, в суровых же степях севера обитали только кочевники. Поэтому неудивительно, что китайцы считали свою страну центром цивилизации, окруженным варварами и вассальными народами. Теперь благодаря развитию европейского морского судоходства у китайцев появились соседи, которые в действительности были и за столетие до того, как китайцы признали этот факт. Их поведение мало чем могло заставить усомниться китайцев в том, что это не варвары, однако те утверждали, что они не вассалы Китая. Несмотря на огромные размеры китайской империи они ожидали, что будут обмениваться послами на правах независимых государств и надеялись, что смогут торговать здесь так же свободно как и в Европе. Китайцы были искренне удивлены их наивностью.
Самым известным случаем столкновения этих двух непримиримых позиций стал прием в Летнем дворце в 1793 г., устроенный внуком Канси, Цяньлуном, которому было тогда восемьдесят три года, в честь лорда Макартни, посла Георга III Английского.
В сентябре 1792 г. из Спитхеда отчалил военный корабль с 64 пушками на борту. Секретарем лорда Макартни был сэр Джордж Стаунтон, который ранее служил с ним в Индии, пажом посла был одиннадцатилетний сын сэра Джорджа. Их сопровождали двое врачей, два художника, учитель-немец юного Стаунтона, а также слуги, мастеровые, солдаты и музыканты. На другом корабле размещалась свита и подарки для императора: измерительные и оптические приборы, модель Солнечной системы, воздушный шар и огромное количество часов, которые считались важнейшими из подарков еще со времен Риччи. Когда в июле следующего года корабли причалили к берегу в устье реки Бэйхэ, где находился ближайший к Пекину порт, китайцы не сомневались в том, что иностранцы прибыли с единственной целью — поднести дары императору. Содержимое обоих кораблей было погружено на величественные суда, которые Макартни упоминает как «яхты», и после традиционных обменов учтивыми приветствиями и череды празднеств, процессия отправилась вверх по реке и каналу в Пекин. На топ-мачте развевались красочные флаги с надписью: «Английский посол привез дары императору Китая», но Макартни, будучи истинным дипломатом, решил проигнорировать эти надписи, решив, что значение иероглифов все равно не будет ему разъяснено.
Прибыв в Пекин, они отправились на север в Летний дворец Чэндэ, располагавшийся за Великой стеной, где в то время пребывал император. Как Макартни писал впоследствии в своем дневнике, этот путь они проделали в «маленьком аккуратном английском дилижансе, который я привез с собой, запряженном четырьмя маленькими лошадями ростом не более одиннадцати локтей; думаю, что это была первая вещь производства фабрики Лонгэйкра проехавшая по этой дороге». На протяжении всего пути двое сопровождавших его высокопоставленных чиновника, Ван и Чжоу, «периодически подсаживались ко мне в дилижанс и несказанно удивлялись и восхищались его легкости и скорости передвижения, упругости езды по неровным дорогам, его peссорами и приспособлением для подъема и опускания стекол, занавесок и ставней»5. Джорджа Стаунтона несли в паланкине, поскольку у него случился приступ подагры. Процессия останавливалась, чтобы осмотреть Великую китайскую стену. Ван и Чжоу не предполагали, что она может вызвать подобное восхищение, которое выказал Макартни («несомненно, это величайшее творение человеческих рук»), и так нетерпеливо понуждали его продолжить путь, что лорд решил, будто они заподозрили его в каких-то дурных умыслах относительно стены. В конце пути перед въездом в Чэндэ вся кавалькада выстроилась в великолепную процессию. Впереди ехали сотни чиновников верхом на лошадях, затем отряд английских драгунов, за которым шли пехотинцы с барабанами и маленькими флейтами, далее, в свою очередь, следовало множество придворных и музыкантов, облаченных в дорогие одежды золотого и зеленого цветов, и, наконец, сам посол и Джордж Стаунтон со своим сыном, которые ехали в «колеснице». Позже Макартни узнал, что император наблюдал за процессией из расположенного на холме сада, и она ему очень понравилась.
Это произошло в воскресенье восьмого сентября, а прием у императора был назначен на субботу следующей недели. В это время Ван и Чжоу, готовящие гостей к приему, заговорили о церемонии «коутоу» — земных поклонов императору, которая в течение всего последующего столетия символизировала различие в мировоззрении китайцев и европейцев. Слово «коутоу» на литературном китайском языке означает «удары головой». Ритуал состоял в том, что любой входящий в зал к императору должен был трижды преклонить колени и простереться на земле, коснувшись лбом пола. Подобное раболепие не сочеталось с понятием о чести английского джентльмена, а в политическом отношении это было равносильно признанию, что его монарх является вассалом китайской короны. Ван и Чжоу пытались внушить иностранцам, что этот ритуал обязателен, при этом демонстрируя как просто его исполнить. Однако Макартни настаивал, что выполнит все эти указания чиновников лишь в том случае, если кто-нибудь равный ему сделает то же самое перед портретом Георга III. В качестве альтернативы он предложил продемонстрировать дань уважения императору так, как это было принято у него на родине, то есть преклонить колено и приложиться губами к его руке. Сама мысль об этом должна была сильно шокировать китайских чиновников, и к среде первой проведенной в Чэндэ недели было решено, что сэр Макартни должен будет просто встать на одно колено и склониться при встрече с императором.
В великий день встречи с императором Макартни и его сопровождающие были облачены в парадные одежды, которые они считали соответствующими «восточным идеям и традициям». На Макартни была «роскошная вышитая мантия с кружевным воротником, бриллиантовой застежкой и бриллиантовой звездой. Сэр Джордж Стаунтон также был облачен в роскошный вышитый бархат и, будучи доктором юридических наук Оксфордского университета, носил подобающее его статусу облачение из алого ниспадающего шелка». Их проводили в беседку, где они около часа дожидались приема, пока наконец не появился император Цяньлун, которого несли в открытом паланкине шестнадцать человек. «Когда его проносили, — пишет Макартни, мы отдали дань уважения, опустившись на одно колено, а китайцы, как обычно, распростерлись на земле». Здесь случайно открывается одно любопытное обстоятельство: в своем дневнике Стаунтон-младший писал: «Мы встали на одно колено и склонили головы до земли»7. Однако последние слова позже были вычеркнуты. Тем не менее не столь важно, как низко опустил голову посол, главное то, что он не распростерся ниц.
