Будда был варваром, который не говорил на китайском языке и носил одежду другого стиля. Его высказывания никак не соотносились с принципами наших древних царей, так же как и стиль его одежды не согласовывался с нашими законами. Он не понимал ни долга, что связывает правителя и подданного, ни сыновней почтительности, что связывает отца и сына. Если бы он дожил до сих пор и прибыл бы ко двору по велению правителя, Его Величество, возможно, и согласился бы его принять, но после единственной аудиенции в зале Сюаньчжэн, пира во дворце по случаю приема гостей, демонстрации одного комплекта его одеяния, его бы под стражей проводили до границ страны и изгнали бы за ее пределы, запретив обманывать народ. Как же сегодня, когда он давно мертв, сгнившие кости его, нечистые останки могут законно приноситься во дворец?21
Четверть века спустя императору У даже не понадобились подобные красноречивые высказывания в собственное оправдание, и с 844 г. указы о запрете буддизма пошли сплошным потоком. Для начала были уничтожены небольшие храмы и гробницы, а все монахи и монахини, не записанные в официальных учетных книгах, были лишены духовного сана. Далее все монахи и монахини в возрасте до сорока лет были принуждены вернуться к мирской жизни не найдя работы и не имея более веской причины для сбора милостыни, как пишет Эннин в свое дневнике, большинство из них ступило на преступный путь. Вскоре этот возраст увеличился до пятидесяти лет и те, кому было за пятьдесят, при малейшей ошибке в поведении лишались духовного сана. Наконец, в 846 г. был издан декрет, который предписывал разрушить все буддистские храмы, кроме одного на территории каждой административной единицы и четырех в каждой из двух столиц. Все драгоценные металлы были содраны со статуй и переданы в государственную казну. «Они ободрали золото с изображений Будды, разбили бронзовые и железные статуи Будды, взвесили все металлы», — пишет Эннин, добавляя: «Как жаль! Как можно ограничивать число бронзовых, железных и золотых Будд в стране?»22. Это действительно было одной из проблем.
Иностранные монахи были депортированы. Для Эннина это была одновременно и плохая новость и хорошая, он сам писал: «Было и грустно, и весело». За последние четыре года он написал уже около сотни прошений с просьбой разрешить ему отправится домой, но безуспешно. Все это не помогло реализации его желания. Множество сочувственных записей с пожеланием удачи приходило от его мирских друзей. Перед долгожданным отъездом домой поднялась огромная суматоха с укладкой драгоценных его манускриптов и завершением всех неоконченных дел. Впервые за много лет он надел мирскую одежду, кто-то принес ему фетровую шляпу, чтобы скрыть его обритую голову. Даже высокопоставленные чиновники присылали ему прощальные подарки. Два рулона шелка, огромное количество чая, два мешка денег. В каждом по тысяче монет, прибыли от главного министра местного военного ведомства. Но цензор Ли превзошел всех. Он приехал проститься лично, и его дарами были: десять рулонов парчи, две коробочки с изображением святых, сосуд с благовониями, свиток «Алмазной сутры», написанный серебром (ее Эннин по приезде домой подарил японскому императору в Киото), две фетровые шляпы, пара башмаков и еще два мешочка монет. Цензор настоял на том, чтоб проводить Эннина до Сиани, и они проболтали всю ночь, укрывшись в деревенском амбаре. В конце концов и ему пришлось распрощаться с Энниным:
Ты встретился с трудностями в лице нашего повелителя и теперь направляешься в родной край. Твой верный ученик сомневается, что встретит тебя еще раз в этой жизни, однако в будущем, в раю Будд, я снова буду твоим учеником, как и сейчас. Когда ты попадешь под покровительство Будды, пожалуйста, не забудь своего ученика23.
Он попросил Эннина отдать ему свое одеяние и шарф, дабы он мог дома воскурить благовония перед ними.
Трудности преследовали монаха на протяжении всего пути. Чиновники, борясь с небольшой партией пришлых монахов за большинство в правительстве, не позволили им свободно перемещаться по стране, прогнали их к береговой линии, и Эннин решил, что разумнее всего будет спрятать где-нибудь свои манускрипты и путешествовать без них. Со всех сторон ему оказывали помощь.
Последняя удача Эннина заключалась в том, что в 846 г., тогда Эннин еще не нашел корабля, внезапно умер император (вероятнее всего, результат от принятия даосского зелья, предназначенного для продления жизни, получился противоположным, что немудрено, так как двумя самыми любимыми ингредиентами даосов были мышьяк и ртуть). Следующий император изменил политику, открыл множество монастырей и казнил дюжину даосских советников, которые имели такое влияние на его предшественника. Эннин смог спасти свои манускрипты, которые и были истинной причиной его визита в Китай, и на конец в 847 г. он отплыл домой, чтобы насладиться оставшимися ему 16 годами жизни в качестве высокочтимого патриарха японского буддизма.
В Китае же эта религия никогда более не обрела своей былой славы, однако и не исчезла совсем. Поддержка простыми китайцами Эннина в смутные времена показала, что буддизм был еще слишком популярен в народе, чтобы его можно было ограничить приказами свыше. Он стал одной из важнейших составляющих китайского мировоззрения, хотя всего лишь одной из многих. Даже в коммунистическом Китае существовала официальная буддистская церковь, которая к 1960-м годам объединяла 100 миллионов мирян и около 500 000 монахов. Некий социолог, посетив деревню на юго-западе Китая примерно в 1940-х годах нашел среди фамильных дощечек в маленькой гробнице (которые к тому времени имели даже самые бедные семьи) картинку, где были вместе изображены Конфуций, Будда, Лао-цзы и Сунь Ятсен, отец-основатель Китайской Республики. Метод китайских историков до недавнего времени заключался в том, чтобы, сохраняя факты о том, что было в прошлом, а всех культурных явлениях и достижениях, так толковать их, чтобы это толкование удовлетворяло требованиям существующей идеологии.
Как должны были измениться традиции в последние годы правления династии Тан, что факт иноземного происхождения буддизма стал основным обвинительным аргументом против него? В первый век правления династии Тан Китай был наиболее открытым для международного общения за всю свою историю, за исключением короткого периода в начале нашего века. Сиань с населением в два миллиона человек вне стен города и в миллион внутри стен города был самой большой столицей в мире. Иностранные торговцы и послы стремились туда, и их иноземные одеяния воспроизводились с большим тщанием в керамических статуэтках. Персидские правители династии Сасанидов искали здесь убежища, когда потеряли свой трон в 650 г. Что интересно, статуэтки династии Тан были найдены на территории Египта. 751 г. принес серьезные перемены. Армии династии Тан продвинулись в Центральную Азию дальше, чем в свое время армии Хань, однако здесь, на реке Талас, на востоке от Ташкента, они были разбиты новым народом, еще более безжалостным, чем самые жестокие кочевники. Их разбили арабы, которые распространяли ислам за пределы своих земель. Их успех был ошеломляющим. Именно арабы изгнали Сасанидов из Персии через 20 лет после смерти Пророка. Они двинулись в Испанию в 711 г. и вскоре дошли до Франции, до Пуатье, что всего в 180 милях от Парижа. Всего несколько лет спустя, после того, как они разбили китайцев на северо-западе, они двинулись на Китай с юго-востока. В 758 г. они пришли, чтобы сжечь и разграбить Кантон. Через семь лет после этих двух катастроф вспыхнуло восстание молодого генерала Ань Лушаня, который сам был из варваров и которым временно вытеснил правителей династии Тан из обеих столиц. Неудивительно, что после череды подобных катастроф, Китай прекратил борьбу.
