то есть белым людям
нам
туземцам пришлось отдавать свои земли ради неизбежного экономического прогресса и улучшения общества
и поскольку они отчаянно нуждались в заработке, рабочий труд был дешевым
мой отец купил там ячменную ферму, Пенелопа, но ничего не выгадал, так как его сельхозрабочие были ленивыми, вороватыми и вечно недовольными
соседи посоветовали ему привязать главных нарушителей к дереву и наказать розгами
другим в назидание
вроде как сработало, и он стал наказывать за украденный урожай
рабочие вроде как угомонились, и дела пошли на лад
но в один прекрасный день, когда он объезжал на лошади свои владения
из леса вышла группа шальных работничков и набросилась на него, как свора бешеных собак
он не успел опомниться, как уже лежал на земле, и они хлестали хозяина его собственным кнутом
у бедняги не было шансов выжить
твой дедушка, Пенелопа, после этого так до конца и не оправился, он продал ферму за бесценок, вернулся с семьей в Англию, поселился у родни и больше никогда не работал
я испытала облегчение – подальше от этих свирепых туземцев, сделавших такое с моим отцом
Африка не то место, где должна расти белая девушка
мне не нравилось, как на меня поглядывали местные мужчины
мать Пенелопы выросла в цивилизованной Англии, занималась танцами, развлекалась, по воскресеньям ездила с друзьями на велосипедах за город, встречались среди них и прохвосты, но все равно с ними было весело, устраивали пикники, пили в свое удовольствие джин из фляжек
по ночам она незаметно сбегала из дома, чтобы искупаться голой в реке Фосс за компанию
поднимала юбки выше колен, когда рядом не было родителей
с вызовом покуривала в обществе, несмотря на то что таких женщин тогда считали вульгарными
в те годы, Пенелопа, говорила она, все прощалось только декаденткам-лесбиянкам, ходившим с короткой стрижкой и в мужской одежде
я познакомилась с твоим отцом на танцах, он был постарше меня и хорош собой, пока не облысел; по субботам, в семь вечера, точь-в-точь по дедушкиным часам, он появлялся в нашей прихожей
он стал со мной ходить в мою церковь на воскресную службу, встречал у галантерейного магазина, где я работала
я собиралась пойти в колледж по подготовке учителей начальной школы (в то время одна из немногих профессий, доступных для женщины), но тогда, Пенелопа, существовал брачный ценз, означавший, что как только я становлюсь супругой, я должна оставить преподавание
ну и какой смысл тратить силы на обучение профессии, которую тебе придется бросить?
твой отец, в отличие от окружавших меня обормотов, был человеком трезвым и разумным – то, что нужно в браке
к тому времени мой отец трагически закончил свои дни в сумасшедшем доме
для моей семьи это был настоящий удар, и тут твой отец легко вошел в мою жизнь, обеспечил дружеским общением и комфортом, привлекал к гребле на реке Фосс, а вот плаванье и танцы, не говоря уже о выпивке, – это нет
все это он считал недостойными занятиями для дамы
после трех лет ухаживаний мы с ним поженились
мне их так не хватает, Пенелопа, этих танцев, и я часто вспоминаю, какой я была в молодости
та девушка давно ушла, уж не знаю куда
она замолчала и вернулась к своему вязанию, шитью, готовке, уборке, глажке или чем там еще она занималась
оборвав разговор на полуфразе
Пенелопа с трудом могла себе представить, что ее мать когда-то была такой бунтаркой и такой общительной
как жаль, что ей пришлось выбирать между карьерой и семьей, это так несправедливо
и точно так же, как ее мать мечтала убежать от дикарей Южной Африки, она мечтала поскорей поступить в колледж и делать карьеру, оставив позади родителей в смирительных рубашках
но в какой-то момент ей рассказали, что она не та, кем себя считала, и вся ее жалость к матери куда-то улетучилась
сменившись мощной волной горечи
ложь сама по себе была неприятной, хотя с годами причина этой лжи стала ей более-менее понятна; скорее ее задела жестокость самой подачи
жестокость, обнажившая линии разлома: что собой представляют они и кем теперь будет она
ты не наша дочь в биологическом смысле, сообщил ей отец за праздничным обедом по случаю ее шестнадцатилетия (более подходящего момента не придумаешь!)
ее нашли в колыбельке на ступеньках церкви
загадочная история: ни свидетельства о рождении, ни записки, никаких намеков
они ждали, когда она вырастет, чтобы сказать ей правду
в течение многих лет они пытались сами родить ребенка, но ничего не получилось, и тогда они взяли ее из сиротского приюта, тогда это было просто: подписали документы и забрали домой
за праздничным обедом не было сказано ни слова о том, что они ее любят, этого они ей никогда не говорили
а ей в ту минуту так важно было услышать о безоговорочной любви от людей, воспитавших ее как родную дочь
но нет
они вели себя как обычно, хотя по ее лицу текли слезы
продолжали сидеть на своих стульях с высокими спинками за овальным столом, покрытым бахромчатой скатеркой
развернули именные салфетки, лежавшие свернутыми в деревянных колечках
ели бараньи отбивные, картофель с мятой и горошек с маслом, обычную свою еду по субботам
передавали друг другу соус
перец
соль
Пенелопа, будучи не в силах проглотить застрявшую в горле картошку, выскочила из-за стола без разрешения и убежала к себе наверх, в спальню, где в рыданиях упала на кровать; она отчаянно ждала услышать приближающиеся шаги, осторожный стук, скрип открывающейся двери, почувствовать материнскую ладонь, похлопывающую ее по спине
рассчитывать на объятия не приходилось
вместо этого
она услышала, как человек, которого она еще совсем недавно считала своим отцом, отправился играть в гольф вместе с братом (уже ей не дядя), как обычно по субботам
а женщина, считавшаяся ее матерью, наверняка сидит перед горящим камином и вяжет крючком белые башмачки для своей маленькой племянницы Линды (уже ей не кузина)
до Пенелопы долетал смех из радиоспектакля
для них это был обычный субботний день
Пенелопа потом еще не раз пускалась в слезы, по-тихому от тех, с кем она жила, они не одобрили бы такого демонстративного проявления чувств
