По ночам же, когда Сафо и дети спали, он составлял список людей, которые могли бы предать его, и первым в этом списке стоял Павел Иванович Уствольский, вторым – красавец Глаголев, опекавший Вивенького в Петербурге, а где-то в середине – Георгий Преториус, имевший когда-то отношение к секретной картотеке Департамента полиции.
Уствольского проще простого было пристрелить в доме на Лиговке, Глаголева – в его квартире на Васильевском или у аптекаря Сарторио, которому он приходится зятем, ну а Преториуса, может быть, лучше сдать наемному убийце: все-таки они с детства связаны Шурочкой, ее коленкой, которую они целовали, чтобы вымолить прощение за то, чего не совершали, связаны непристойной книгой, а это дороже игры в прятки или рыбалки у старой мельницы.
Он долго колебался, не решаясь внести в список имя матери, – Уствольский как пить дать проболтался Полине Дмитриевне о роде занятий ее сына. Кроме того, Вивенькому не понравился поступок матери, которая тайком от него вступила в связь с Осотом и даже подарила этому урщуху фамильную реликвию – фрагмент старинного портрета зеленоглазой красавицы. Когда он прямо спросил мать об этой связи, Полина Дмитриевна залепетала о духовных потребностях, и тут он впервые в жизни не сдержался и сказал, что все ее духовные потребности всегда сводились к вкусной еде и животной baisage
[91]. После этого они перестали видеться. Впрочем, Кругленькая все чаще болела и могла покинуть этот мир без вмешательства сына.
Однако еще важнее было уничтожение документов, которые позволили бы раскрыть Виверну. На Гороховой все знали, где хранится секретная картотека, но агент не мог получить доступ к делам коллег, а тем более – к своему досье.
В Петербурге нашлись бы ловкие воры, но ни один из них не отважится на кражу важных бумаг из Охранного отделения. И хотя в штате Санкт-Петербургского охранного отделения – самого крупного в России – состояло всего пятнадцать человек, без боя они не сдадутся. Нужна спаянная и хорошо подготовленная банда из людей, которые без раздумий убьют любого, кто встанет на их пути, взломают сейфы и скроются.
Но тогда, во-первых, придется самому возглавить это предприятие, а потом уничтожить всех подельников. Во-вторых, их должно быть много, потому что полицейские окажут сопротивление, а рядом, на Фурштатской, – штаб жандармского корпуса, откуда тотчас явятся силы для помощи полиции, и эти силы придется сдерживать.
Успех возможен только во время хаоса, но хаоса посильнее того, что был в 1905 году.
А в том, что это возможно, убеждали полицейские отчеты, которые разными путями доходили до Вивенького: «К концу 1907 года число государственных чиновников, убитых или покалеченных террористами, достигло почти 4500. Если прибавить к этому 2180 убитых и 2530 раненых частных лиц, то общее число жертв в 1905–1907 годах составляет более 9000 человек… Подробная полицейская статистика показывает, что, несмотря на общий спад революционных беспорядков к концу 1907 года (года, в течение которого, по некоторым данным, на счету террористов было в среднем 18 ежедневных жертв), количество убийств оставалось почти таким же, как в разгар революционной анархии в 1905 году. С начала января 1908 года по середину мая 1910 года было зафиксировано 19 957 терактов и революционных грабежей, в результате которых погибло 732 государственных чиновника и 3051 частное лицо, а 1022 чиновника и 2829 частных лиц были ранены. За весь этот период по всей стране на счету террористов было 7634 жертвы»
[92].
В стране не было ни двоевластия, ни гражданской войны – были импотенция власти и воспаление умов, и в этих условиях исход мог стать летальным. А значит, думал Вивенький, пора присматривать место в рядах победителей, чтобы не погибнуть вместе с кающимися дворянами.
Общество больше всего боялось эсеров, но встречи Вивенького с их лидерами оставляли тягостное впечатление: их деятельность он сравнивал с сухой грозой – много молний, но ни капли дождя. Не похоже, чтобы в решающий час они отважились вскочить на взбесившегося русского коня…
Владимир Львович Бурцев, «Шерлок Холмс русской революции», прославившийся разоблачением Азефа и Гартинга, как-то сказал Вивенькому, что кадеты, октябристы, даже эсеры на самом деле хотят превращения России в Англию, Германию, Францию, на худой конец – в Америку, но только большевики мечтают о сохранении России как таковой и готовы ради достижения своей цели переступить любую черту, пожертвовав ради России даже самой Россией: «Россия перестала быть одной семьей, но они отказываются это понимать и принимать, и в этом самым странным образом совпадают с нашим монархом. На самом деле они не хотят ни империи, ни республики, их мечта – orbis terrae, круг земной, о котором писал Августин, весь мир – мир без границ между раем и адом. Новая семья – вот о чем их самая сокровенная мечта».
«Жандармы говорят, что революционеры бывают трех видов: наши агенты, циничные негодяи и просто дураки, – сказал Бурцев. – Большевики как раз из циничных негодяев. Они громче других кричат об идеалах, но на самом деле идеала у них нет – они взывают к инстинкту. Отсутствие цели иногда может быть даже спасительным, а вот отсутствие идеала – смертельно опасно, ибо стирает границу между человеком и вещью».
Вивенькому доводилось разговаривать с большевиками – они показались ему ницшеанствующими сектантами. Впрочем, они знали, чего хотят, среди них было немало прагматиков, которые ради достижения цели были готовы без колебаний преодолеть величайшее русское зло – безоглядный гуманизм, и это обнадеживало.
Пока в пепельнице горели списки и планы, он курил у окна, бормоча себе под нос:
– Давай, старый крот, давай, хорошо роешь, но можно и веселее…
25 октября 1917 года в Петрограде пошел желтый снег.
Тем вечером в Народном доме императора Николая II давали Верди – «Дона Карлоса» с Шаляпиным в главной роли.
Столичная публика, равнодушная к итальянцам и давно привыкшая к тому, что величайшим на свете композитором является Вагнер, была покорена волшебной игрой русского великана, который был облачен в царственный пурпур и очень реалистично приволакивал ногу, как настоящий подагрик.
Ни отключение электричества, ни пушечные выстрелы с Нарышкинского бастиона и крейсера «Аврора» не помешали гению оперной сцены довести спектакль до конца и насладиться овациями и визгом поклонниц.
После представления Преториус помедлил на лестнице, закуривая папиросу и выглядывая извозчика, но извозчиков не было, и неторопливо двинулся через Александровский парк к проспекту.
У выхода из парка его догнал Дыдылдин.
– Если не возражаете, составлю вам компанию, Георгий Владимирович?
– Пожалуйста. Мне кажется, Иван Иванович, или снег действительно желтый?
– Желтый, Георгий Владимирович, как в «Записках из подполья».
