– Laissez-moi vous tenir compagnie, ma belle femme aux yeux verts?
[87]
– Non, s’il vous plaît, non!
[88]
Но он уже взялся за спинку стула, намереваясь сесть напротив.
И вдруг за его спиной раздался голос:
– Ouste, salaud!
[89]
Господин в канотье резко обернулся – перед ним стояла дама с тростью в руке, лицо ее было наполовину закрыто шелковой белой маской. Голос ее был спокоен, но тон не оставлял сомнений, и канотье, что-то пробормотав, вприпрыжку удалилось.
– Merci beaucoup, madame, – пролепетала Шурочка. – Vous m’avez sauvé du méchant…
[90]
– Да он просто пьяница, милая, пьяница и глупец. – Женщина опустилась на стул и представилась: – Варвара Петровская, укротительница дураков. Извините, что заняла место без приглашения, – устала.
– Это честь для меня, мадам…
– Однако дурак-то он дурак, а цвет ваших глаз сразу схватил!
Шурочка с облегчением рассмеялась.
К вечеру они были на «ты», а уже на следующий день Шурочка с радостью поняла, что наконец-то встретила родственную душу. Варваре можно было рассказать все без утайки, даже стыдное, и стыд уже не казался стыдом.
– Господи, Шурочка, давным-давно я влюбилась в студента, – вспоминала она, – и так влюбилась, что однажды умоляла его взять меня средь бела дня в Юсуповском саду! В кустах, как распоследнюю блядь! И если бы нас застали врасплох, поверь, мне было бы наплевать. Я шла на свидание, не надевая панталон, чтобы в случае чего быть готовой исполнить любое его желание в любом месте. Да со мной такого никогда не бывало – ни до, ни после него!
– Но ведь любовь нельзя свести к животному, самочьему чувству…
– Важнее помнить, что любовь и стыд несовместимы. Самочье чувство… Ах, милая, я чувствовала себя бессмертной небесной самкой, а иногда даже каким-то бесполым существом вроде Эроса, и это было такое счастье…
Варвара, по ее словам, потеряла свою любовь, попав в страшную железнодорожную катастрофу, после чего была вынуждена скрывать лицо под маской.
Шурочка с наслаждением пила вино на террасе с видом на море, лежа на широкой тахте. Варвара лежала рядом, и Шурочка не стала скрывать от подруги, что немножко завидует ее ногам – стройным, крепким, и Варвара, рассмеявшись, подняла подол еще выше, обнажив прекрасные бедра, а потом нежно поцеловала Шурочку, и та ответила, Варвара расстегнула ее блузку и приникла губами к ее груди, и Шурочка зарылась лицом в ее волосы, и когда рука Варвары легла ниже ее живота, не сдержалась и лизнула грубый шрам, уродовавший лицо подруги…
В мае на набережной появилась молодая русская женщина в очках с синими стеклами.
Княжна Софья после скандала с Вивеньким – он мимоходом соблазнил ее пастушку Аннушку – нуждалась в отдыхе. Сафо не собиралась расставаться с отцом своих детей, нет и нет, но хотела сделать паузу, и Вивенький отнесся к этому с пониманием. Договорились, что в сентябре он привезет детей в Ниццу, где они вместе проведут две недели, а потом вернутся в Париж.
По приезде в Ниццу, тем же вечером, немолодая монахиня, нанятая взамен Аннушки, подвела Сафо к столику, за которым пили вино Варвара и Шурочка.
– Вы так заразительно смеетесь, словно ваши бокалы полны счастья, – сказала она. – Можете звать меня Сафо. Сафо Митиленская.
– Эринна, – представилась Варвара. – Эринна Лесбосская.
– Коринна, – поддержала игру Шурочка. – Коринна Фиванская.
Лето 1907 года стало самым счастливым в их жизни.
В самом начале карьеры Вивенький думал, что секретный агент – лицо совершенно анонимное, вроде Железной Маски или Гомера, известное под настоящим именем самому узкому кругу посвященных. А как еще понимать слова Павла Ивановича Уствольского о кукловодах, повелевающих миром?
На деле же оказалось, что о секретных агентах знали не только их начальники и бухгалтеры, но и их заместители, помощники, ревизоры, архивариусы, хранящие досье агентов с фотографическими портретами и характеристиками. И в любую минуту какой-нибудь обиженный чиновник, будь то делопроизводитель или отставной директор Департамента полиции, мог распубликовать в газетах сведения о секретном агенте, превратив его в мишень для клеветников и убийц.
Такие случаи бывали, теперь они участились.
В 1908 году был разоблачен Евно Азеф, главный русский революционер и террорист, организатор убийства великого князя Сергея и шефа корпуса жандармов Плеве, оказавшийся секретным агентом охранки. Его называли провокатором, обвиняли в двурушничестве и аморальности.
Эти обвинения вызвали у Вивенького улыбку – он считал меркурианскую, ртутную природу человека огромным преимуществом, полагая, что хороший секретный агент должен быть водой в воде, огнем в огне, говном в говне.
Но в 1909 году был разоблачен Гартинг, шеф тайной заграничной агентуры в Париже, и Вивенький понял, что недалек тот час, когда доберутся и до него.
Его псевдоним уже появлялся в списках агентов полиции, преданных огласке, но все считали, что Виверна – женщина. На всякий случай он избавился от семейной реликвии – перстня с головой виверны, сбыв его антиквару за сущие гроши, однако спокойствия это не принесло.
Вскоре после спешного отъезда Гартинга из Франции его сотрудников стали переводить кого в Рим, кого в Лондон, кого в Вену. Вивенький был отозван в Петербург.
Наконец-то Виктор Вивиани де Брийе и княжна Исупова смогли обвенчаться и узаконить детей, приобретенных в сожительстве.
Государь выразил высочайшую благосклонность, произведя тридцатилетнего господина де Брийе в статские советники.
Молодая пара – рослый красавец и его прекрасная слепая жена – была нарасхват в петербургском обществе. Возвращаясь с очередного приема, Вивенький набрасывался на Сафо со страстью, как при первом знакомстве, и она отвечала ему всем телом и всем сердцем и вскоре опять понесла – к радости мужа и старенького князя Михаила Петровича.
Вечерами Сафо, поглаживая живот, вспоминала упоительное лето, проведенное в обществе Эринны и Коринны, и ее глаза набухали слезами. Они не знали и знать не хотели о прошлом друг друга, наслаждаясь каждым глотком вина, каждым поцелуем, каждой минутой счастья.
Вивенькому, который наблюдал за нею из кресла, хотелось только одного – чтобы с лица Сафо никогда не сходила эта томная полуулыбка, озаряющая адские пропасти нежным сиянием любви…
