Она смущенно улыбнулась.
– Помогите мне, господин д’Анжи, – сказала она, снимая сорочку через голову, – одной мне не справиться.
У нее была маленькая грудь, широкие бедра и родинка на лопатке, с которой я не сводил взгляда, пока намыливал ее спину и лил из кувшина воду.
От холодной воды она покрылась мурашками.
Чтобы не выказать себя бессердечным чудовищем, я согрел ее в своих объятиях.
Анна оказалась девственницей, но очень одаренной от природы, и во второй раз она показала, что умеет быть не только благодарной, но изобретательной и самоотверженной. После третьего раза ей пришлось спрятаться под кроватью, чтобы не попасть на глаза маркизе, которая, как и обещала, появилась в моей спальне под утро.
Прекрасная Манон была идеальной любовницей – чуткой, нежной, страстной, щедрой, умной и опытной, а проще говоря – неутомимой, как морская волна, и похотливой, как обезьяна. Она подстраивалась под мужчину, при этом подстраивая его под себя, пока блуд не возвышался до гармонии. Тело ее соответствовало самым высоким и самым низменным представлениям о манкой женской плоти.
Неопытная Анна Леру с ее раскосыми зелеными глазами, широкими бедрами, маленькой грудью, целиком помещавшейся у меня во рту, была, казалось бы, полной противоположностью Манон, но занятие любовью с ней было захватывающим приключением, состоявшим из случайностей, сбоев, спешки, дрожи, всхлипов и криков, неловких движений и неуместных слез, что самым неожиданным образом превращало животную случку в насыщенный эмоциями акт физического и духовного единения, и в этом смысле она, безусловно, превосходила маркизу, как поэзия превосходит жизнь.
Говоря по правде, я не хотел привязываться к Анне, чтобы сохранить свободу на случай непредвиденного развития событий, но все произошло само собой, как революция, война или любовь, когда люди не сразу замечают, что подчиняются силе обстоятельств, забыв о своих правах и свободах.
Тем утром маркиза отказалась от завтрака и ушла, сославшись на головную боль, поэтому мы с Анной разделили трапезу, а потом занялись устройством девушки в гардеробной, и спустя час я вышел из своих апартаментов счастливым любовником двух очаровательных женщин, полным сил, отваги и решимости.
По совету Анри я обратился к каретнику Рене, смышленому малому с могучими плечами, и мы вместе тщательно обследовали чудо-экипаж, доставивший двух юнцов из Гавра в Париж.
Рене сразу разобрался в нехитрой механике нашего снаряда, приводившегося в движение при помощи педалей, ремней, шкивов и двух зубчатых колес или шестерней, заставлявших вращаться ось коляски.
– Ось погнута – тут потребуется кузнец, – сказал Рене, – два колеса надо бы заменить, и я бы их усилил, сделал потолще, попрочнее. Ремни, наверное, иногда проскальзывают в шкивах? Да и порваться могут в самый неподходящий момент. Заменить бы их, да пока не знаю чем, надо покумекать, господин д’Анжи.
– Спешить некуда, Рене, – сказал я, – покумекайте, может, что и надумаете. А когда все будет готово, прокатимся с вами в Париж… ну или хотя бы по парку…
Рене с достоинством поклонился.
В парке было тихо и пустынно.
Неподалеку от зарослей бересклета, где я встретил Минотавра, стояла тачка, прислоненная к дереву. Ветер трепал кусочек светлой тряпицы, зацепившейся за край тачки, и мне потребовалось усилие, чтобы прогнать мысли о судьбе девушек, подружек Анны, – Филомелы, Ифигении и Эринны, которые не смогли уйти от погони.
Опустившись на скамью, я снова стал обдумывать побег Анны из поместья.
Замысел мой был прост и дерзок.
Как только Рене починит чудо-экипаж, я тайно выведу Анну из замка и спрячу в ящике для багажа, который устроен между задними колесами. Дно ящика представляло собой решетку из перекрещивающихся ремней, на которой лежал прямоугольный кусок кожи, защищавшей багаж от грязи. Анне понадобится не так уж много времени и усилий, чтобы при помощи ножа проделать в коже отверстие и перерезать ремни, после чего она окажется на дороге. Может быть, она ушибется при падении и вываляется в грязи, но зато обретет свободу. Люди, восседающие на повозке спиной к ящику, то есть я и, возможно, Рене, даже не заметят беглянку. Потом она как-нибудь доберется до ближайшей деревни или до Парижа. Или я застрелю Рене, и мы вдвоем отправимся на поиски убежища. Денег на первое время хватит, а там что-нибудь придумаем. Не может быть, чтобы двое молодых людей, здоровых, сильных и неглупых, не нашли возможностей для счастливой жизни.
Ободренный этой мыслью, я отправился в библиотеку, чтобы осведомиться о здоровье господина Боде.
Старика я нашел в том же глубоком кресле. Закутанный в пледы, он при слабом свете лампы листал книгу большого формата, украшенную гравюрами.
– Как вы себя чувствуете, господин Боде? – почтительно поинтересовался я.
– Как старый башмак, – ответил он. – Поутру Господь шарит ногой по полу, пытаясь попасть в башмак, и промахивается, промахивается… Можно легко догадаться о самочувствии башмака…
– Радует, однако, что вы не утратили интереса к богословию…
– В полном одиночестве я брожу по пустынным равнинам и холмам ада, – продолжал старик тихим надтреснутым голосом, словно не расслышав моих слов, – спускаюсь в остывшие ямы и щели, касаюсь холодных стен, еще хранящих следы страшных ожогов, и под ногами моими хрустят крысиные кости, и запахи смолы и серы кружат голову, и все болит, все – кости, мышцы, сердце, и слезятся глаза, и отчаяние охватывает при мысли о том, что это навсегда, что ничего не вернуть, не переиграть, не изменить, и тоска, тоска тяжко влачится за мною… – Он вдруг подался ко мне. – Это ужасно, мой друг, обнаружить, что ад пуст. Пуст. Без границ жизнь немыслима, невозможна, но граница между адом и нашей жизнью утрачена, и это мы ее стерли, выпустив порождения ада на волю… – Он вдруг оживился. – Слыхали ли вы, мой друг, о Жеводанском звере?
– О да! Друг нашей семьи – аббат Минье – служил в те годы в Лангедоке и часто рассказывал об этом чудовище. По его словам, некий человек выдрессировал зверя, может быть волка, и научил нападать на людей, но мне кажется, что вся эта история смахивает на легенду, порожденную воображением испуганных невежд…
– Вы правы, господин д’Анжи, многие были напуганы. В тех краях издавна ходили легенды про оборотней, людей, которые по ночам превращаются в чудовищ. К моему великому сожалению, одна из этих легенд связана с де Бриссаками, точнее – с Жаком де Бриссаком из Лангедока, которого называли Черный Жак или Черный Маркиз. Он пожелал изысканной, необычной любви, той, что за гранью, и влюбился в прекрасную женщину-виверну, и она научила его превращаться в крылатого зверя. По ночам они крали смирный скот, убивали невинных детей…
– Аббат Минье говорил, что благодаря Людовику Пятнадцатому и Просвещению Франция первой в Европе вырвалась из плена суеверий…
Слабая улыбка тронула увядший рот господина Боде.
