Еще недавно президент предупредил нас об угрозе ядерной войны, и мы стали ждать. Ждать очень многого. А теперь, через каких-то пять дней после выступления Кеннеди, нам сообщают, что над Кубой был сбит американский самолет-разведчик. Пилот, майор Рудольф Андерсон, убит. Похоже, война неизбежна.
– Они готовятся напасть на Кубу, – объявляет Ник поздно вечером, за ужином.
– Думаешь, на этот раз нападение удастся?
– Не знаю. Одни советники шепчут президенту одно, другие – другое. Кеннеди предпочитает мирные пути, дипломатию. В то же время его окружает страх. А перед лицом советской угрозы мы не можем себе позволить быть слабыми.
Это удобный момент, чтобы сообщить Нику о визите мистера Дуайера. Со вчерашнего дня я молчала. Боялась разрушить тот хрупкий мир, который между нами установился.
– Они хотят отправить меня на Кубу.
Ник осторожно ставит бокал на стол.
– Они?
– ЦРУ.
– Значит, Дуайер не дремлет. А я и не заметил, как ты возобновила связь с ним. Что он сказал насчет Лондона?
– Там обо всем позаботились. Мне нечего опасаться. Дело улажено.
– Хорошо.
Со дня возвращения в Америку мы почти не говорили об убийстве Рамона, но облегчение, которое прозвучало сейчас в голосе Ника, свидетельствует о том, что он беспокоился не меньше моего.
– Вчера приходил Дуайер, – говорю я.
– Он заявился сюда?
– Сидел на ступеньках, когда я вернулась с рынка.
– Этот человек совсем стыд потерял, – говорит Ник и, помолчав, прибавляет: – Значит, они про нас знают.
– Думаю, про нас знают уже все. Мы не были особенно осторожны. Это тебя смущает?
– Это меня не смущает, это осложняет дело.
– Я думала, сложнее уж некуда.
– Есть куда, – отвечает Ник, очень аккуратно и сосредоточенно распиливая ножом мясо, которое я передержала в духовке. – Чего он хотел?
– Они хотят отправить меня на Кубу, – повторяю я.
– Они – конечно, а чего хочешь ты?
Я молчу.
– Ты не сказала ему «нет», верно?
– Не сказала.
– Неужели ты не понимаешь, какая это ошибка?
– Ошибка – это то, как долго Фидель остается у власти.
– Повторяешь слова ЦРУ? Неужели после Лондона у тебя не пропало желание собой рисковать? Ты вроде бы уже увидела, к чему приводит работа на них. Насколько высоки ставки. В тот раз тебе повезло, но ты могла и погибнуть. Неужели ты действительно думаешь, что уедешь на Кубу и сможешь вернуться? Сможешь убить Фиделя Кастро?
– Я должна попробовать. В ЦРУ считают, что шанс у меня есть. А ты чего ожидал? Я никогда не скрывала от тебя своих убеждений.
– А как насчет моих убеждений? Может быть, ты, кроме Кубы, ничего не видишь, но вообще-то на мою страну сейчас направлены советские ракеты. Наши разведывательные самолеты сбивают. Ситуация и так достаточно опасная, и урегулировать ее можно только на холодную голову. Своим вмешательством ЦРУ или Дуайер перечеркнет дипломатическое решение, над которым мы работаем. Этим людям и так слишком долго позволяли ни с кем не считаться. Они стали слишком заноситься, почувствовали себя всесильными. Считают, будто вся эта история – шоу, которым дирижируют они.
– Если президент хотел действовать сам, то, пожалуй, стоило действовать, а не создавать вакуум, который ЦРУ хоть как-то пытается заполнить. Ты сам говоришь, что правительство планирует нападение на Кубу. Едва ли это можно назвать дипломатическим решением. Чем хуже тот выход, который предлагает Дуайер?
– Тем, что ты безрассудно рискуешь собственной жизнью. Ты не шпионка и не киллер.
– Ты уверен? ЦРУ после лондонских событий считает иначе. Ты сам убивал людей на войне. Чем убийство Фиделя будет отличаться от того, что делал ты?
– Сейчас не война, Беатрис. Пока еще нет.
– Разве? Это потому что мы сражаемся при помощи другого оружия? Потому что у нас нет танков и самолетов?
– Ты не можешь говорить все это серьезно. Ты не настолько глупа.
– Я не глупа. Ты давно знал, к какой цели я стремлюсь.
– Я надеялся, ты поймешь, что твоя жизнь стоит большего. После случившегося в Лондоне, после того как ты убила человека, я думал, ты придешь в чувства.
– А я думала, раз ты сам так страстно предан своему делу, то сможешь понять и меня.
– Я тебя понимаю, но от этого мне спокойнее не становится. Почему ты никому не позволяешь тебя оберегать?!
– Потому что я не ребенок и не инвалид. Я не хочу, чтобы меня оберегали.
– А чего хочешь?
– Тебя, дурак. Только тебя.
Я протягиваю к нему руки, дотрагиваюсь до его теплой шеи, до шелковистых волос. Ник крепко обнимает меня и целует.
– Когда ты отправишься? – спрашивает он, понимая, что я уже давно все решила.
– Когда пошлют.
– Значит, мне остается молиться о мире.
* * *
Не знаю, что сыграло решающую роль – молитвы Ника, холодная голова Кеннеди, усилия дипломатов или деятельность агентов мистера Дуайера, – но войны, похоже, удалось избежать.
– Ты можешь в это поверить? – говорит Элиза по телефону на следующий день после завершения кризиса.
Советский Союз вывозит с Кубы ядерное оружие, о нападении больше речь не идет. От мистера Дуайера пока ничего не слышно. Если президент Кеннеди намерен поддерживать хотя бы видимость мира, то ЦРУ, пожалуй, придется отложить свои планы в долгий ящик. Мистер Дуайер, надо полагать, недоволен. Я в каком-то смысле тоже.
Ядерной войны я, конечно, не хотела, однако надеялась, что этот кризис станет последней каплей и Соединенные Штаты наконец решат избавиться от Кастро. А тут новое разочарование. Ничего не меняется. Фидель жив и будет продолжать в прежнем духе.
– Я думала, мы все умрем, – признается Элиза.
– Иногда мне тоже так казалось.
– Какие у тебя теперь планы? Останешься в Вашингтоне или вернешься в Лондон?
– Мы это еще не обсуждали. Я пока не решила.
– А чего бы тебе хотелось?
– Не знаю. В Лондоне мне нравилось, но там я не чувствовала себя как дома. Честно говоря, я уже и не знаю, где могу так себя чувствовать.
Поскольку Рамон мертв, мне, по идее, незачем возвращаться. Да, училась я с удовольствием, однако есть другие университеты и другие города. Жизнь под прикрытием имеет неприятное свойство: она не настоящая. Ты как будто носишь на себе вторую кожу и уже почти считаешь ее своей, но вот твоя миссия окончена, и тебе снова приходится перевоплощаться.
– Забавно, как может меняться наше ощущение дома, – задумчиво произносит Элиза. – Сначала домом была Гавана. Она и сейчас им остается, но Хуан, Мигель, та жизнь, которую я построила здесь, – теперь все это тоже мое.
