– Прости. – Ной ставит велосипед на подставку и делает движение, будто хочет взять меня за руку, но потом останавливается. – Прости, я вел себя как полный идиот.
Мне кажется, Ной стоит очень далеко от меня. Я хочу быть рядом с ним, хочу протянуть руку и прикоснуться к нему. Только вот он не доверяет мне.
– В этом-то и дело. Неужели ты не понимаешь, что почти ничего не рассказываешь о себе? Обо мне ты знаешь все. Я доверила тебе самое худшее, что случилось со мной, а ты обо всем молчишь.
– Это не одно и то же, – грубо прерывает он, – ты не виновата в том, что произошло, а я… я виноват, черт подери.
– Расскажи мне. Расскажи, чтобы я могла хотя бы немного понимать тебя. Что случилось с твоей лошадью? Что случилось с Эбони? – Я жду ответа, но Ной молчит и прячет лицо. Мои руки непроизвольно сжимаются в кулаки. – Почему ты больше не заботишься о ней?
– Она должна принадлежать тому, у кого есть больше времени, которое он сможет уделять ей.
– Ной, что случилось? Почему ты думаешь, что не заслуживаешь ее? Что ты сделал, Ной? Что? Ты не ухаживал за ней, бил ее, кормил не так или что еще?
– Я поранил ее, понятно тебе? – взрывается он. Его лицо, кажется, состоит из света и тени. В нем столько боли и раскаяния, что у меня подгибаются колени. – Я причинил ей боль, – повторяет он, – я безответственный придурок и ничего не могу с этим поделать. Ты хоть представляешь себе, какая она ценная? Я имею в виду даже не деньги, Эбони – чертовски умная, в отличие от меня. На нее можно положиться, она смелая и абсолютный профессионал.
– Как ты поранил ее? С ней все в порядке, она выглядит совершенно нормально…
– Она могла быть мертва, Бри. – Его брови сдвинулись, и теперь его лицо – одна большая мрачная тень. Мне больно видеть его таким. Я не задумываясь делаю шаг и осторожно обвиваю руками его шею, потому что у него наверняка повсюду синяки. Я чувствую, что Ной расслабляется, а мне хочется плакать. Он не отталкивает меня, может, начал хоть немного доверять. Я крепко обнимаю его, и, хотя легкий дождь уже успел намочить нас, мне становится тепло.
– Пожалуйста, расскажи мне о ней, – шепчу ему, – я не буду осуждать тебя. – Нежно прижимаюсь носом к его шее, ощущая исходящий от него жар.
Я чувствую нежелание, с которым Ной отвечает мне:
– Она… она упала, – тихо произносит он, не разжимая своих объятий.
– С вами произошел несчастный случай?
– Нет. – Ной напрягается, его объятия становятся еще крепче. Я запускаю пальцы в его волосы, продолжая обнимать, и не хочу торопить, чтобы он снова не пошел на попятный.
Я слышу его напряженное дыхание.
– После папиной первой операции… я на самом деле пытался учиться там, где он хотел. Я хотел быть образцово-показательным сыном, только вот меня тошнило от лекций. В один из таких вечеров я пошел на ферму. Я был зол и совершенно пьян, я… – Его голос срывается, но я продолжаю обнимать его и держать голову, как делал это Ной во время моего нервного срыва в общежитии. Глубоко внутри я боюсь, что он сейчас скажет.
Из горла Ноя раздается хрип:
– Я решил прокатиться на Эбони за городом. Там был небольшой ручей, а за ним – забор, не очень высокий. Наверное, я слишком приблизился к нему или темп был слишком быстрый, не знаю… но Эбони доверилась мне. Она всегда доверяла мне… – Ной прижимается ко мне. – Она оттолкнулась задними ногами и потом врезалась передними копытами в забор, хотя он был для нее легкой задачей. Это полностью моя вина, я был пьян, не помогал ей и не обратил внимание, что почва слишком мягкая, а Эбони не знала местности. У меня даже ушиба не было, я просто оказался в воде, но Эбони…
Я покрепче сжимаю зубы и не издаю ни звука, позволяя Ною говорить дальше:
– Ей было очень больно, она не могла встать. Нам понадобилось вызывать кран, чтобы доставить ее в ветеринарную клинику. Это было самое ужасное, что я видел в своей жизни. Если бы ее усыпили, то… Ей повезло, чертовски повезло. В клинике выяснилось, что дело было в проклятой связке на левом голеностопном суставе, она порвалась. Даже не порвалась, а надорвалась, но могло случиться бог знает что! Она могла умереть только из-за того, что я, пьяный, решил ради собственного удовольствия покататься в неизвестной местности.
– Но ведь она теперь здорова, не так ли?
– Я не знаю. Я… не был у нее с тех пор. – Он глубоко вздыхает и резко выдыхает. – Я больше не мог смотреть в глаза собственной лошади, моему отцу тоже. Он сразу понял, что я не только выпил, но и покурил травку. Он знал, что это моя вина, моя ошибка… – его слова заглушаются всхлипом, от которого у меня сжимается сердце.
– Это была ошибка, Ной, ужасная ошибка, да… – я стараюсь, чтобы мой голос звучал мягко и успокаивающе, – но не непростительная. Ты ведь больше ничего не употреблял, не так ли?
– С того вечера – нет, но после этого я во второй раз бросил экономический, и папа поставил мне этот ультиматум. Я… обвинения, которые высказал ему насчет Сэма, я… я просто хотел причинить ему боль. На самом деле я сам в это не верю.
– Вот это ты и должен ему сказать.
– Почему? А, уже неважно. Он всю жизнь лишь разочаровывается во мне и прав в этом. Ему лучше без меня.
– Ной, он любит тебя, – мягко говорю ему на ухо, но он качает головой.
– Даже если он еще раз простит меня, это ничего не изменит в наших отношениях, потому что я не могу простить его за то, что он выгнал из нашей семьи Айви. А сейчас он сделал то же самое со мной.
– Он совершил ошибку, как и ты. Но Айви простила его, и Ашер тоже. – Мои зубы начинают стучать от холода.
– Но я не прощу. Лучше… лучше уж так, как есть. Папа оставил меня в покое, как и я его. Если ты всю свою чертову жизнь ждешь чего-то, боишься, какое испытываешь облегчение, когда это наконец происходит… – Его мокрые волосы прилипли ко лбу. Он выглядит таким печальным и отчаянным, что мне становится страшно, когда я понимаю, что внутри у него никогда не появится частичка надежды. Я не могу прочитать его мысли, но уверена, он ошибается, только не хочет понять этого.
Вдали мерцает свет фар, я понимаю, что это Айви, поэтому не удивляюсь, когда чужая машина притормаживает и разворачивается возле нас
– Это Айви. Она хотела забрать меня.
– Конечно. – Ной отстраняется, и я не успеваю сказать ему то, что хочу. Но это ничего не меняет, потому что он не может преодолеть себя и решить свои проблемы. Даже ради нас.
Машина моргает фарами, и я поднимаю руку, чтобы показать, что вижу ее, а потом поворачиваюсь к Ною:
– Ты можешь поехать со мной. – Пожалуйста, поехали со мной. Пожалуйста, поехали со мной. Пожалуйста, скажи мне, что все будет хорошо.
Ной показывает мне на велосипед и лишь поджимает губы.
Я не хочу вот так расставаться с ним, не хочу, чтобы все закончилось. Я проглатываю слова, которые хотела сказать, и произношу вместо этого:
