Чувствовал ли он обиду, которая так обжигала после того, как он прочитал Роксанино заявление? Нет. Это было естественной платой за острые моменты удовольствия. Или счастья?
Но вот ужас: ощущение краха почувствовал он. С чем-то расставался, о чем-то скорбел.
Ведь ничего не терялось – работа, дом, в конце концов, были и деньги, если уж представить, что что-то в жизни или переменится само, или нужно менять.
Он пошел дальше к дому, успел взмокнуть от пота под ярким солнцем, попасть под дождь и замерзнуть – так бывает в этих местах в сентябре, будто парад алле всех сезонов. А когда подходил к воротам, уловил запах подвяленной скошенной травы на газоне у дома и вздохнул глубоко, как не получалось очень давно.
Он увидел голубой «гольф», наполовину открытое водительское окно, где сверкал внимательный карий глаз его добровольного охранника. И решил подойти ближе. Старик на всякий случай закрыл окно.
– Здравствуйте.
– Я забыл, извините, как вас зовут.
– Кузьма Егорович Семиверстов.
– Да-да, Кузьма Егорович. Меня Костя зовут.
– Я знаю.
– Я вас хотел спросить: вы траву-то чем косили?
– А там у вас на заднем дворе открытый навес. Брал электрокосилку да косил.
– Спасибо.
– Не благодарите меня, пожалуйста, вы уже меня отблагодарили.
– У меня там электроплита стоит, вы почему ею-то не пользуетесь?
– Электричества много жрет. Это уж вы сами пользуйтесь.
– Ну-ну. Холода наступают, Кузьма Егорович.
Владелец «гольфа» спустил стекло на окне, полагая, что неприятная тема закрыта и беседа переходит в светскую часть.
– Погода по мне. Только нога ноет к ненастью. Коленка.
– Вот и я о том же. Пора под крышу перебираться.
– Так некуда. Я, смею вам напомнить, гражданин архитектор, лишен вами своего родного дома.
– Живите в моем. У меня, напомню, оба этажа с отдельным выходом, кухней, туалетом. Выбирайте любой.
– Ваш – это ваш. Моего нет. Поэтому мой родной дом – это мой родной город.
– Ну, хорошо, скажите, что я мог бы сделать, чтобы вы бросили эту вашу дурацкую демонстрацию?
– Вот видите, вы считаете ее дурацкой! О чем тогда вы меня спрашиваете?
Семиверстов снова закрыл окно и включил радио на полную громкость.
Жнец побрел к своему дому, открыл дверь ключом и пошел в ванную. Он старался не фиксироваться на предметах обстановки, которые будто бы сменили хозяина, предали его лично, раскрыв все свои подробности производившим обыск. То же и с ванной, и бритвой, и пеной, и шампунем, – все, о чем мечталось неделями, теперь не приносило ожидаемого удовольствия.
Второй острый момент отторжения привычная ему жизнь продемонстрировала, когда он с большой кружкой чая открыл компьютер и стал просматривать электронную почту. Во-первых, против ожидания, писем было не очень много, во-вторых, значительную их часть составляли уведомления о прекращении договоров на заказы, претензии по неисполнению сроков разработки проектов и прочие уведомления, которые указывали, что по поводу имеющейся работы он успокоил себя рано. А во-вторых, Жнец, считавший себя если не душой общества, то, по крайней мере, его рукой, обнаружил, что писем от обеспокоенных его отсутствием друзей и подруг нет. Ладно, большинство знало о его заключении, но и в этом случае было бы уместно послать на служебный ящик вопрос о том, нужна ли помощь. Ведь, оказался бы за решеткой, к примеру, Нарядов, Жнец бы попробовал помочь.
Следователь Гарпунов уже говорил ему, что заступников и покровителей, как он мог предположить, у Жнеца не оказалось – тогда речь шла о подтверждении его алиби. Секретарша его бюро Лиза Федулова сообщала в ежедневном коротком рапорте, что по служебным поводам к нему обращались: в первый день – 39 (перечислены), во второй день – 52, в третий день – 11, далее – 8, 3, 0, 0, по неслужебным и личным поводам его не спрашивали ни разу.
Чего же он искал? Письма от Роксаны с объяснением, что она решила отомстить ему за то, что он не смог сделать того, о чем она просила? Нет, этот жанр совершенно не ее. Но, может быть, ему стало бы легче, если бы он нашел послание с одним словом – «прости»?
Он подумал, что именно так и должна была прерваться их связь: резким болевым приемом, который исключал бы продолжение в будущем, даже какие-то контакты вообще. Это по-роксаниному, и даже если только это было основанием для ее заявления в полицию, всех этих подбрасываний пистолета, клеветы на него, это многое объясняет. Хотя не оправдывает.
Впрочем, одно личное послание в своей электронной почте он обнаружил. И – подумать только – от Тусега, с сокращением в адресе отправки, указывающим на то, что Тусег по-прежнему трудится в банковской сфере.
«Костя, он мне прислал приглашение, прикинь, а я ведь ему деньги дал на аренду этого долбаного Манежа – куда деться, меня мэрия наклонила! Ничегов будто бы богомаз домашней церкви мэра. Ну, я заставил юбиляра всем 33 человекам, кого помню по твоей мастерской в ГПЗ-1, приглашения разослать. И только тебе одному он отказался лично послать. Я ему: ты же никого из них не знаешь, кого я прошу пригласить. Этого, говорит, как раз знаю. Помнит тебя столица нашей родины, приезжай! Е-мэйл твой узнал через Союз архитекторов, ты, оказывается, не последний человек в своей Пырловке!»
Приглашение на свое имя Тусег отсканировал и приложил.
Уважаемый Алексей Иванович!
Приглашаю Вас посетить открытие выставки живописных работ, посвященной моему 65-летию, которое состоится 22 апреля сего года в Государственном выставочном зале в 10 часов утра по адресу: Манежная площадь, д. 2.
Егор Ничегов.
Он закрыл компьютер и, выглянув в кухонное окно, увидел, что Семиверстов подметает от опавших листьев двор, собирая их в бетонный мангал, где уже разгорался костерок. Жнец открыл окно и, вдохнув горький аромат костра, подумал с ухмылкой: «Дым отечества. Отечества Семиверстова. Поджигатель дыма – Жнец».
– Кузьма Егорович, а у меня чай заварился, заходите, попейте свежего! – крикнул он, увидев, что Семиверстов его заметил.
– А у меня свой, гражданин архитектор, будет готов, так что благодарю покорно.
Жнец затворил окно и понял, что добавило ему настроения. В комнатах все было прибрано, вымыто, на всем лежала печать хозяйской руки, отчего он подумал с тоской, что снесенный неприметный внешне дом Семиверстова был, наверное, очень ухоженным внутри.
«Надо уехать, причем прямо завтра. Нет, сегодня, – решил Жнец, снова открывая компьютер, чтобы посмотреть дату выставки Ничегова, – все Семиверстову будет полегче жить. А я у родителей два года не был. И на выставку к Ничегову точно пойду – раз уж он так ко мне по-особому любезен, помозолю ему глаза! Помнит меня, надо же, почему?»
