Он направил Жанну к лестнице, используя для этого мягкие похлопывания ладонью по ее заду, все так же улыбаясь, придерживал лестницу, пока она поднималась.
Уже наверху она услышала рыдания, в которых узнала знакомый голос – он раздавался из все того же цеха-амбара, где днем раньше паковали порошок. Селим с застывшим выражением на лице, какое она помнила, только когда он вел в горы старый «москвич», крепко держа ее руку выше локтя, вел ее на этот крик, а чуть отстав, следовали за ними осанистый Ата и семенящий рядом седобородый. Попытку спросить у Селима, что происходит с Ваней, Селим пресек, до боли сжав Жаннину руку и даже не посмотрев в ее сторону, словно приглашая сосредоточиться на главном.
За дверями цеха, у дальней его стены Жанна увидела Ваню, за ноги привязанного к одной из металлических перекладин под потолком, служивших опорой для антресолей. Сами антресоли ломились от картонных ящиков. Лицо мальчика, багровое и блестящее от слез, распознавалось только из-за его голоса, который имел характерный хрипловатый тембр.
– Жанка! – увидев Жанну, выкрикнул Ваня. – Спасай, Жанка, блядь, у меня уже глаза не видят ни хуя!
Жанну, ринувшуюся к Ване, удержал Селим. Она, вырываясь из его рук, завыла:
– Ты же другом мальчишку называл, гадина, братом называл!
Селим коротко ударил ее кулаком в подбородок, опрокинув спиной на бетонный пол. Ата у дверей кивнул седобородому, и тот с обычной резвостью подошел к Ване, разом ослабил шнур, державший ноги мальчика, отчего тот рухнул на пол, разбив голову в кровь.
Жанна опять дернулась к Ване, но Селим опередил ее, наступив ногой ей на грудь. Меж тем Хо Ши Мин, минуту поколдовав с путами на теле Вани, снова натянул веревку, поднимая мальчика под балку: теперь руки и ноги его были соединены за спиной, и каждый сантиметр подъема сближал их, выворачивая все сильнее. Ваня закричал так, что казалось – он выдохнул все, вдоха уже не будет. И все же на пределе этого крика она услышала:
– Жанка, спаси…
Она обернулась к Ата и прокричала:
– Что мне нужно делать?!
Ата посмотрел на свои ладони, потом поднял глаза к потолку. Между тем крик мальчика перешел на сип, кровь из разбитой головы стекла на лицо.
– Ну говорите скорее, сделайте что-нибудь, вы же убьете его! – Жанна поднялась на ноги – Селим ей не мешал. Ата посмотрел на Селима, тот кивнул Хо Ши Мину – и с обычной улыбкой седобородый ослабил веревку, на этот раз не так быстро, так что Ваня приземлился на живот мягко и сразу затих, будто заснул или потерял сознание.
– Сегодня загрузитесь, – глядя в стену напротив Жанны, заговорил Селим, – завтра доберетесь до Душанбе вместе с пацаном, там на поезд до Москвы. Будет смотрящий, он сведет где надо, с кем надо.
– Развяжите Ваню, ты что, не видишь – ему помощь нужна. Ему врач нужен.
– Марафет ему нужен, а не врач, – ухмыльнулся Селим, но кивнул седобородому, и тот, улыбнувшись, кинулся развязывать веревки, легко переворачивая Ваню. К своему удивлению, улыбку Жанна увидела и на окровавленном лице мальчика, еще мокром от слез.
«Рад, что жив, от счастья», – решила она про себя.
– Таслима! – негромко позвал Селим, и та сразу появилась, будто тут же, рядом была. Она подошла к Ване, подхватила его и, приобняв за плечо, повела к выходу.
Селим остановил ее, кивнув в сторону Жанны:
– Эту чистить весь день, у нее кишки сверху донизу забиты.
Таслима кивнула. Жанна поняла только «кишки» и «чистить». Через полчаса ей стало ясно, что это означало. Таслима отвела ее на кухню, место, куда раньше входить Жанне запрещалось, и она в очередной раз – как и в случае с земляной ямой, а еще раньше – с амбаром – удивилась, какие неожиданные функции имеют здесь комнаты и строения, обычные как будто для горного пастушеского двора. Газовая плита занимала здесь скромную часть угла, видного из проема дверей. Справа и слева располагались блестящий никелем операционный стол с нависающим мощным светильником, холодильники со стеклянными дверцами, полными медицинских склянок, стол со стерилизаторами инструментов, гинекологическое кресло, наконец, опрятная кушетка, на которой лежал Ваня – и то ли спал, то ли дремал: глаза закрыты, на вымытом лице – блаженная улыбка.
В последующие два часа Жанна попеременно с Ваней приняли во все входы и выходы своих тел столько воды, сколько потреблял за месяц весь экономный на воду бадахшанский кишлак. Они пили подсоленную воду, после чего Таслима властной рукой вызывала рвоту попеременно у каждого из них, вслед за этим Жанна – на столе, Ваня – на кушетке, разделенные ничего не скрывающей ширмой, получали болезненные вливания в кишечник. Если Ваня реагировал на это спокойно, точнее – никак не реагировал, двигаясь все в том же полусне, то Жанна, корчась от боли, уже при первой процедуре потребовала, чтобы ей можно было пользоваться туалетом на улице, а не опорожняться в одно из двух ведер, стоявших тут же, – одно для Вани, другое для нее. Таслима тут же выглянула в дверь во двор и позвала Селима.
Он появился тут же, кивнул Жанне:
– Пошли.
Так они и ходили: она, скрюченная болью в животе, он, невозмутимый, следом, сопровождающий ее до двери в нужник и ожидающий за ветхой дверцей, пока она не выйдет.
– Может, здесь меня оставишь в покое? – спросила Жанна, когда Селим конвоировал ее первый раз.
– Нет. Покой у тебя будет в Москве, запомни. Раньше даже не рассчитывай.
Когда все той же железной рукой одноглазая подвела ее к гинекологическому креслу. Жанна рассчитывала, что это промывание будет последним позором, но вслед за этим в процедурной-кухне появился Селим, нагруженный картонными коробками, поставленными одна на другую, и поставил их прямо у разложенной на кресле Жанны. Таслима удержала попытку девушки встать или хотя бы прикрыться подолом платья.
– Вот это, – Селим открыл первую коробку, забитую полиэтиленовой гирляндой шариков с белым порошком, – и это, – он открыл вторую такую же полную коробку, – должно вместиться к тебе и к нему, – он показал на мальчика, – в ваших внутренностях, которые мы вам промыли.
Жанна испытала настоящее счастье, что укладывали эти гирлянды в ее потроха им с Ваней раздельно: ей – Таслима, ему – Селим.
***
Тысячу раз спрашивала себя потом Жанна: Ваня ли виновен в тех несчастьях, которые обрушивались тогда раз за разом на нее, а потом и на него, или все-таки виновата она, не выдержавшая, по существу, испытания самого простого для нее, никогда особым аппетитом не страдавшей? Что такое, в сущности, не поесть – не без питья же! – четверо суток пути до Москвы в плацкартном вагоне? Ваня переносил голод легче – он ходил курить на длинных стоянках, она видела, понимала, что курил он «дурь».
18 Не протестовала, она решила, что если их прихватит полиция – будет даже лучше, все разом решится. Сдаться самой ей пришло в голову сразу, как только они остановились на первом полустанке в Оренбургской области. Взяв паспорт со вписанным в него в качестве сына Иваном Алексеевым, 1978 года рождения, и самого Ваню за руку, Жанна спустилась из вагона и, преодолевая сопротивление мальчика, направилась к маячившему на перроне милиционеру.
