Он был в это время в столице, где Эльвира участвовала в очередном турнире, но в силу того, что все время перезванивался с Роксаной, не сосредоточился на игре подопечной, и она едва доползла до четвертьфинала. Эльвира могла выигрывать, только если его внимание принадлежало ей: как всякая влюбленная девушка, она нуждалась в надежде на ответное чувство.
Михаил же был недоволен прежде всего собой, а Роксана слышала в его голосе, что он недоволен ею, Эльвира – что ею.
Короче, Роксана решила, что надо встретиться с отцом. Он целыми днями пропадал на работе в физкультурном диспансере, где был трудоустроен сантехником. Причем никто не знал, чем точно он занимается, видели только, что он спускался утром в подвал, где, собственно, и размещалась слесарка и теплоузел, а вечером поднимался из подвала. Римма, сообщившая об этом дочери, с тревогой спросила:
– Зачем он тебе? Он, знаешь, все больше становится не в себе.
К привычным подробностям жизни Ивхава-Ивана, таким как двухнедельное голодание раз в полгода, бег босиком по снегу, рацион, состоявший из разных пород проросших зерен, сну на голом полу и многочасовым занятиям дыхательной гимнастикой, прибавилось что-то похожее на постоянную медитацию. Что бы он ни делал, он словно никого и ничего не слышал, кроме чего-то внутри себя. Он не отвечал на любые вопросы, в том числе и приветствия, незнакомых людей. Со знакомыми, например Риммой, с которой в тот момент еще не был разведен, он разговаривал так:
– Что ты там делаешь, в этом подвале? – спрашивала его жена.
– Зачем ты хочешь это узнать?
– Ты не ответил.
– Не вынюхивай. Это тебе может повредить.
И так далее. При этом вялое любопытство Риммы к тому, что в действительности скрывается за металлическими дверями в подвал, находящимся на балансе их физкультурного диспансера, пересиливали страх и брезгливость. Как только, приближаясь к этим самым дверям, она слышала не резкий, но устойчивый шум, в котором можно было разобрать писк, шуршание, мягкие удары по полу. Она как будто понимала, что все крысы, мыши, тараканы и иные сопутствующие человеческому обитанию твари, видимо, были собраны за этими дверями. Наверное, для последующего уничтожения. Тем более что она знала: Мнвинду разживается у их сестры – хозяйки бинтами, ватой, какими-то медикаментами.
Поэтому Римма, не ведавшая ни о каком возможном наследстве, забеспокоилась за дочь, собравшуюся навестить отца. Но сведения о нарастающей ненормальности папы только подстегнули решимость Роксаны. Она приехала к диспансеру в утренних сумерках на такси, чтобы не выказывать вызывающим цветом своего «пежо» какого-то преуспевания. Расчет-то был простой: сказать отцу правду о том, для чего ей нужны деньги. А для такого разговора вызывающий автомобильчик был некстати. Роксана прошла во двор, к входам в подвалы, и прохаживалась, пока не появился Ивхав. По обыкновению, он был одет в черную матерчатую куртку на голое тело в и широкие черные брюки, что придавало ему вместе с тапочками на тонкой подошве вид стареющего хунвейбина.
13
– Папа, здравствуй, – она наклонилась к нему – он был почти на голову ниже нее – и поцеловала его в лоб.
– Здравствуй, ты очень рано, – с удивлением ответил он и посмотрел на нее исподлобья.
– Кто рано встает, тому бог дает.
– Богиня дает. Бог не может давать, если он не педарас.
– Между прочим, я верующая. Не говори таких вещей при мне.
– Говори ты.
– Может быть, пойдем куда-нибудь? Ты на работу?
– Я на работу.
– Давай я с тобой.
Мнвинду помолчал, глядя перед собой.
– Пойдем, это и твое дело тоже.
Он открыл, долго и аккуратно поворочав ключами, железную дверь и пропустил Роксану вперед. Она шагнула в темноту с едва просматривающимся где-то в глубине слабым отсветом электричества. Этот свет, как ей показалось, делался мутным от плотного густого воздуха. Влажный и теплый, тошнотворный и острый от запаха испражнений и пота, воздух облепил ее так, что, казалось, сделать шаг назад можно было с огромным усилием.
Дальше вниз концентрация запахов усиливалась, добавлялись голоса, их было несколько, но какие-то отдельные слова не различались. Из-под ног Роксаны в стороны отскакивали, не отбегая далеко, то ли крысы, то ли мыши. Они оказались в длинном коридоре со множеством выходящих в него дверей с прорезанными оконцами размером с почтовый конверт. Внизу их встретила невысокая смуглая брюнетка лет 30 на вид, в обтягивающем крепкую фигуру спортивном костюме. Миловидное лицо портили, правда, следы внутреннего нездоровья: тревожный блеск в глазах над темными подглазьями.
– Что, Жанна, что?
– Иринка Сидорук.
– Все слышали? – крикнул Ганс в потолок.
Ждать ответа долго не пришлось. В ближайшее дверное окошко, выходившее в коридор, с силой ударилось лицо мужчины, черное, заросшее бородой, залитое слезами, искаженное гримасой.
– Ганс, умоляю Христом Богом, Ганс, выпусти, подохнем все ведь, как, блядь, эта девчонка.
Иван даже не посмотрел в сторону рыдающего мужчины и подтолкнул Роксану, во все глаза рассматривавшую лицо в окне, дальше по коридору. Он лишь заметил вскользь:
– Придет Федор – успокойте его.
Жанна кивнула. В следующее окно он заглянул сам и предложил посмотреть Роксане. В дальнем углу виделась в темноте человеческая фигура, привязанная к приземистой доске или деревянному настилу, вокруг которого шло бойкое движение тех же крыс. Ужасное предположение Роксаны о бездыханности опровергла Жанна.
– У Лидуси все хорошо. Абстиненции уже нет.
– Но на волю не просится?
– Нет.
– Будем ждать, когда запросится.
В следующем окне виделся такой же связанный человек, только воющий в голос:
– Убей меня, Ганс, убей, убей…
Всего таких камер было шестнадцать, и во всех, кроме одной, где такая же фигура было закрыта тканью с головы до ног («Иринка», – поняла Роксана), полуживые, измученные люди были связаны, лишены света и воздуха и какой-либо человечной реакции на их страдания.
Наконец они зашли в комнату в самом конце коридора, где было окно, стоял стол, стулья, две больничные кушетки, вешалка для одежды.
– Папа, кто эти люди? –вытирая испарину с лица, спросила Роксана. – Объясни, почему они здесь.
– Они мертвы. Их нет. Они умерли для всех людей, даже для родных, они не работают, они не учатся, они еще до состояния зверя, до. Я возрождаю их из мертвых.
– Значит, это ты притащил их сюда?
– Кого-то – я. Кого-то привезли, привели. Какая разность?
