Не попробовать ли себя в телепатии? «Луна прекрасна, не правда ли?» – сверкнули мои глаза. Уловил? Не уловил? За кулисой, прямо напротив, совсем близко, стоял господин Кунинава. Уловил он. Впился в мой лунный взгляд и челюсти его дрогнули: «Всё ясно…»
Глава 10
Фрукты больше не приходили.
На закрытие гастролей игрался только один спектакль, утренний. За час до его начала всю труппу собрали в зрительном зале для подведения итогов трёхмесячной работы, а также прощальных речей. Никто из актёров не прыгал от радости, когда Накамура-сан поздравил труппу с триумфом и аншлагами на все сыгранные спектакли. Творческие лица были опечалены. А в особенности омега-исполнители, так как любой из них долгие месяцы мог иметь лишь большие гарантии стать бомжом.
Режиссёр Сато-сан, в начале своего выступления поведавший о том, что вполне разделяет печаль с подопечными, далее перешёл к недомолвкам и намёкам, которые слегка обнадёжили труппу, поскольку спектакли, принёсшие большую прибыль киноконцерну и пользующиеся огромным успехом у зрителей, могут отправить в турне по стране, а также возобновлять показы в Токио и Осаке каждый год.
Головокружение, замутившее мне сознание, помешало вникнуть в речь господина Нагао. Я больше не видела и не слышала. Я вновь переживала свои чудовищные личные обстоятельства, начиная со дня, когда не смогла дозвониться до мамы… И записная книжка с кустом цветущей сирени, и голос тёти Лики, произнёсший те страшные слова, после которых мой рассудок в одночасье был окутан туманом, скорее похожим на непроглядный мрак. И сквозь него инстинкт самосохранения изо всех сил волок меня волоком, сбитую с ног, обессилевшую, с нарушениями в психике, с частичной потерей памяти, с жизнью на «автопилоте» врождённых рефлексов и терпящую полное поражение в общении с актёрской братией. Я поддалась, от отчаяния, с недоверием, притяжению ласковых янтарных глаз. Яблоки, мандарины из префектуры Кумамото, киви, дорогостоящая клубника тонизировали не только содержанием витамина С, но и сочувствием, благожелательностью, вниманием, побуждали к домысливанию, что когда-нибудь, мало-помалу, капля по капле, я снова пойму, что в ночном небе есть луна…
Мне, наверное, стоило быть благодарной соседкам по гримёрной за их травлю и лупцевание турбощёткой. Применяя различные абразивные инструменты, шлифовщицы заставляли мой организм защищаться, вырабатывать кортизол и адреналин, а те были очень кстати для психической мобилизации мозга, а следовательно для борьбы с шоковым состоянием и душевной болью. Не это ли господин Накамура прозорливо назвал взаимовыручкой?
Отыграв свой первый выход, мне не удалось попрощаться с господином Кунинава. Он больше не ждал меня в кулуаре. Зато хозяину такой расклад пришёлся по душе и в последний раз он летел мне навстречу, обаятельно улыбаясь. Когда наши пути пересеклись, он, в своём обычном амплуа, растревожил меня напутственным словом «Itterasshai», «жду твоего возвращения».
* * *
На заключительном показе «Камелии на снегу» все актёры, и альфы, и омеги, были само великодушие. Иерархии как будто никогда и не существовало. Потемневшая от загадочного недуга Татьяна присмирела и, казалось, готова была сказать мне что-то приятное.
Наш с Марком выход. Супруг по сцене ободряюще сжимает мне локоть. Congratulations! Я подаю хозяину руку и явно чувствую его учащённый пульс. Служанка, обязанная, по замыслу режиссёра, стоять, потупив очи, и ни в коем случае не лицезреть знатных гостей, вдруг обнаглела и с насмешливым любопытством уставилась мне в глаза. Что она в них увидела? Горечь перед разлукой? Отблески лунного света?
* * *
Вот хозяин отпускает мою руку, но магнетический встревоженный взгляд продолжает держать в плену мои зрачки. И тут в глубине янтаря я различаю крошечную искру, полыхнувшую яркой вспышкой, как выброс солнечной плазмы, идущий то ли из головоломной души маэстро, то ли из непроходимых дебрей его рассудка. И эта секундная вспышка, глумясь над европейской логикой и прагматизмом, пронзает меня мысленным сообщением:
– Прощай… Люблю…
Эпилог
Гарантии агентство «NICE» перечислило на мой счёт сразу после заключительного спектакля. В предновогоднее время недорогих билетов к маме я не нашла и потратила треть театрального заработка на прямой рейс японской авиакомпании JAL. У меня было полтора дня на поездку из Токио в Тохоку, на сборы и затем на возвращение обратно в Токио, в аэропорт.
Алекс сопровождал меня в город N. хотя ему было вдвойне тяжело: вновь зайти в мамину квартиру, где всё ещё сушилось её бельё и слышать в поездке все десять дней мои рыдания и нечленораздельную речь.
Мы ездили каждый день на гору, где находилось кладбище. На заснеженном холмике был временно установлен крест и висела табличка с самым дорогим мне именем и двумя датами, первой и последней. Я покрывала красными гвоздиками мёрзлую землю возле креста. А когда ноги меня не держали и я падала вместе с гвоздиками, Алекс выкрикивал: «Лара! Не надо! Маму уже не вернёшь!» И насильно уводил меня, сажая в такси.
Через две недели я вернулась к своим студентам.
«Горе, как рваное платье, оставляй дома» – хорошо усвоила я штрих-код
[127] этичного поведения в этой стране. Идя на работу, я едва стояла на ногах при малейшем дуновении ветра, а чуть войдя в учебное здание, распрямляла спину, бодро вышагивая и улыбаясь коллегам.
Вскоре подошло время условного наклонения. Объясняя его суть, я написала маркером на доске: «Avec des "si" on peut enfermer tout Paris dans une bouteille». (Частицей «если бы» можно затолкать весь Париж в бутылку.)
– Париж? В бутылку?! А зачем, сенсей? – не дошло до моих студентов.
– Ну хорошо, представьте, что у вас в руках волшебная палочка. Любое ваше желание может исполниться. Что бы вы пожелали?
– Пожелал бы кока-колу! Пить что-то хочется… – осенило шустрого парня.
– Мммм… Ммммм… Не знаю… А-а! Вот! С волшебной палочкой я тут же очутилась бы в Токио, в Диснейленде! – нашла гениальное применение условному наклонению студентка-отличница, и, смутившись, добавила: – Прямиком на аттракцион «Дом с привидениями» или «Пираты Карибского моря»!
– А я хотел бы очутиться на аттракционе «Полёт к звёздам» и на «Космической горе»! – подхватил «космонавт» с обесцвеченными волосами и серёжками в ушах. – А вы сами-то, сенсей?
Я? Сама? Чего бы пожелала? Поколебалась пару мгновений, пока брала маркер, и написала: «Если бы у меня была волшебная палочка, то я взмахнула бы ею, чтобы вновь увидеть мир во всех красках, чтобы заново научиться радоваться солнечному дню, чтобы опять слышать пение птиц и шум дождя».
В аудитории наступило молчание. Девятнадцатилетние парни и девушки ничего не знали о моих личных обстоятельствах. Безусловно, им было странно, зачем нужна волшебная палочка для такой малости. Они-то легко, без всякого волшебства, уже умели радоваться солнечным дням, видели мир во всей его красоте, слышали пение птиц, шум дождя. Но в их глазах не возникло недоумения. Они поняли. Поняли, что с их преподавателем случилась беда. Поняли это той абсолютной мудростью и чутьём, что впитали с молоком матери, той накопленной из поколения в поколение благой кармой, которая рождается в тишине буддийских храмов, в благовонным дыме сандала, которая копится веками в ладонях, сложенных вместе, как цветок лотоса, в молитвах о добродетели и милосердии, в монотонном речитативе японских монахов, просящих не языком Эзопа, без намёков и побуждений Всевышнего к домысливанию, чтобы тот ниспослал им и их соотечественникам мысли – чистые, слова – всегда правильные, а сердце, преисполненное любовью и состраданием ко всему живому.
