Когда подходила к универмагу, меня уже знобило. А стоит ли сыпать кашемир на рану?! Но пальто манило, звало родным голосом, словно это была моя мама. Оно ещё висело на стойке для товаров со скидками. Подешевело немного перед рождеством… на десять процентов… Я погладила окат и пройму изделия, будто любимые мамины руки. Потом наклонила голову к горловине, отделанной мехом, собираясь обнять маму…
– Не хотите примерить, высокочтимая покупательница? – радушно обратилась ко мне продавщица, подойдя совсем неслышно. – Хотя пальто, кажется, для вашей мамы, не так ли?
Она меня узнала! В прошлый раз… когда я сюда заходила… мама была… ещё…
– Конечно, лучше будет, если мама сама приме… – продавщица застыла на полуслове.
Трясущиеся руки я резким движением преступницы спрятала за спину.
– Извините… Простите… Я только посмотреть…
Оставив даму в замешательстве, я ушла, поспешно, съёжившись, с ознобом, гуляющим по спине, будто только что села в лужу.
Оторопь продавщицы преследовала меня всю дорогу по праздничной пьяной Гинзе. Нелепо и бестолково я выставила напоказ в универмаге то, что так долго, уже третий месяц, прятала под стоицизмом. Продавщица, пожалуй, интуитивно и почувствовала, что у меня что-то неладно, но не привыкшая к таким неформальным манерам покупателей, приняла все на свой счёт, на какую-то совершённую ею профессиональную ошибку. Эта пожилая дама, наверняка хлебнувшая горя и уже понёсшая тяжёлые утраты, всю жизнь следовала мазохистским шаблонам своей страны: не обнажать физической и душевной боли, удары судьбы принимать в совершенном одиночестве, пить горькую чашу скорби без свидетелей, беды и муки не разделять ни с кем. А тут бабахнутая европейка: со слезами на глазах гладит уценённое меховое пальто, смотрит на него, будто это статуя Будды с тысячью рук…
За панорамными стёклами «Café de Ginza» сладкие парочки ели французские пирожные, стайки разгорячённых домохозяек, вырвавшихся из семейного гнёта, пили кофе и блаженно смеялись… Смех – кладезь позитивных эмоций, абсолютная ценность, не разрушаемая временем. В хорошей компании происходит таинство благотворного энергообмена, терапия смехом. Там отсутствует психическое давление, витает дух безусловной любви и жизнь приобретает смысл. Я как-то спросила у Огава-сенсея, несущего за плечами тяжёлый рюкзак выживальщика с полным набором тягот, потерь, потрясений, включая войну и атомную бомбу, что для него в жизни главное, не считая цитадели из ста тысяч младенцев, а также хорошей жены и сына – гениального нейрохирурга. Сенсей долго не размышлял и ответил лаконично:
– До недавнего времени любовь… Ну а теперь, друзья, общение с душевными людьми.
Общение с душевными людьми… Без него я превратилась в биоробота с импульсами вместо чувств и моторикой вместо памяти. Третий месяц общаюсь лишь с Думкой, шлифовщицами и виртуозами по эпиляции мозгов… Значит, остаётся Кадзума… Не попробовать ли душевно пообщаться в кафе с этим застенчивым парнишкой? Застенчивые и робкие ещё не научились выщипывать мозги ближнему.
К вечеру я ему отправила СМС-сообщение, предложив сходить в кафе «Tully’s» после спектакля. Кадзума прислал мне ответ минут через пятнадцать.
* * *
Он: Кафе «Tully’s»? Это возле станции метро Мицукосимае? Ага, знаю…
Я: Завтра после вечернего спектакля не поздно будет? Часок посидим, поговорим…
Он: Угу, но моя линия метро – Хандзомон. До дома пятнадцать минут езды.
Я: Так близко? Вот и славно… Вернёшься домой к половине десятого, долго не задержу.
Он: Ты же знаешь, я в команде Кунинавы.
Я: Ага, я в курсе. Ну и что?
Он: Ну, я протеже господина Кунинава…
Я: Здорово! Значит, станешь, как и он, звездой криминальных телесериалов! Так в кафе идём?
Он: Кунинава мой педагог и наставник.
Я (начинаю сердиться): Да, да, ясно, но речь-то не о нём?
Он: Ну да, но ведь Кунинава мне покровительствует…
Я (остервенело нажимаю на буквы-клавиши): Listen
[123]… ты и я… together
[124]… чёрный кофе… буль-буль… drink, speak
[125]… понял?
Он: Ага, понял! Ну и ты ж понимаешь, что я – ставленник Кунинавы?
* * *
«О-о-о! – взвыла я мысленно. – Ещё один виртуоз по расчленению логики!»
* * *
Я: Слушай, ладно… Судя по твоим сообщениям, я понимаю, что завтра ты занят. Ну пошли послезавтра?
Он: Ничего не меняется… Из-за Кунинавы.
Я: Так отпросись у него, блин!
Он: Не могу, я его протеже.
Я: Он тебя от меня, что ли, протеже… предохраняет?
Он: Чего?! Как это?!
Я (написала, но не отправила): Ёлки-палки! Твой Кунинава на меня, что ли, виды имеет? Поэтому тебе нельзя?! Так не юли, скажи прямо!
Я (отправила): Ну тогда ничего ему не говори! Он нас не увидит! В кафе «Tully’s» он не заходит из-за своей популярности!
Он: Не могу. У нас транспарентность.
Я: Транспарентность? В смысле расчленение и размежевание?
Он: Нет. Транспарентность.
Я (в ярости): Слушай, Кадзума, идём в кафе или нет?!
Он: Я ж говорю – Кунинава меня продвигает…
* * *
Всё! Терпение лопнуло! (Соседи в номере справа, слева и этажом ниже услышали сильный грохот, но не поняли, что в моём номере кто-то умышленно грохнул стулом.)
* * *
Я: Я ведь просто хотела поговорить! У меня недавно, в начале репетиций, мамы не стало…
* * *
Рухнув в изнеможении на кровать, я мгновенно уснула. Без успокоительного. Без снотворного. В мёртвой тишине звук входящего СМС-сообщения прозвучал как сигнал «Воздушная тревога!»
* * *
Он: Слушай, я согласен, давай сходим в кафе, а? Завтра… Где тебя ждать?
Я: Да нигде! У меня больше нет желания идти в кафе! Бывай…
* * *
И лихорадочно отключила мобильный, решив навсегда покончить во время гастролей с мечтой о душевном общении.
Глава 9
Утром, едва проникнув через служебный вход в театр, я зажмурилась. Перед глазами маячили два флюоресцирующих, до боли ярких попугая какаду. О-о, чур меня! Один из попугаев голосом вахтёрши Кобаяси-сан прокричал другому:
