– У Кена есть девушка!
– Ну и что? – растерялась я. – Танцевать – не целовать! Я ведь к нему не клеюсь…
Наконец-то у Татьяны нашлась зацепка ощетиниться, показать клыки и зарычать в мою сторону: «Идиотка!», – а затем нервно выскочить из гримёрной… Я строго обратилась к Агнессе:
– Пожалуйста, вы, обе, перестаньте в моём присутствии судачить обо мне. Выйдите в коридор и там промывайте мне косточки. Только не здесь! У меня и без ваших сплетен слишком много стрессов!
Агнесса (святая послушница!) покорно внимала моей речи, а потом кротко пообещала: «Прости! Больше не повторится!»
Татьяна в кулуаре не смогла в одиночку укротить свой гнев, поэтому вызвала подружку из гримёрной, чтобы было с кем разделить эмоции. Однако Агнесса, сдержав обещание, громко укорила её оттуда:
– Да будет тебе, Таня! Хватит уже!
– Ну что… пойдём вниз? – утихомирилась бутафорская лиса.
Гримёрка превратилась во взрывоопасную зону, а огнетушителя, на случай обжигающего содействия и пламенной взаимовыручки, киноконцерн не предусмотрел. Поэтому в быстром темпе следовало залезть в пирамиду и надеть наушники.
* * *
Нагао-сан весь день был в приподнятом настроении и перед сценой бала даже не гаркнул на боготворящую его Агнессу. А взгляд его, заманчивый, как подарок на день рождения, подстерегал меня где бы я ни была.
По окончании спектаклей мы с Мивой вышли из театра вместе. Она хорошо знала район Гинза, и мне, провинциалке, путающей север и юг, было с ней спокойно.
Ресторанчик, спрятанный в зарослях молодого бамбука, трудно было заметить с улицы. Ширма из дерева и бумаги открыла нам путь в уютный садик, освещённый красными фонарями. Мама-сан
[121] (похоже, измученная климаксом) в тёмно-синем кимоно с пушистыми белыми зверушками по подолу, многозначительно промурлыкала: «Вас уже ждут». Она провела нас в отдельную трапезную по циновкам, под потайным светом бумажных шаров и вдоль стен, уставленных дорогими фарфоровыми вазами с изображением птиц и затуманенных вершин гор. А-а, это, наверное, VIP-комната? А то как же! Маэстро в общем зале кушать не станет!
Нагао-сан в VIP-комнате не было…
За низким столом из антикварной древесины уже устроились на подушках Макабэ-сан с пятью малогабаритными (в смысле телосложения) и мелководными (в смысле статуса в шоу-иерархии) ветеранами сцены, которых я видела всего два раза: на синтоистской службе перед премьерой в Осаке и на синтоистской службе перед премьерой здесь, в Токио.
Контакт с папашами налаживался с трудом… А точней, вообще не налаживался. Ни лингвистического, ни душевного взаимопонимания не происходило даже после выпитого ими саке и пива, Мивой – сливового вина «умешу», и мной – апельсинового сока. Оказалось, что Макабэ-сан не кто иной, как шеф-повар в свите маэстро и между короткими выходами на сцену готовит для него обеды и ужины. Мива с мельчайшими подробностями выпытывала у шефа, какие блюда он готовит для Нагао-сан и обсуждение кулинарных рецептов растянулось на полчаса. Врачиха всё это время делала какие-то пометки в записной книжке, будто интервью с Макабэ-сан сулило ей накатанную дорогу в шоу-бизнес. А мне что оставалось? Лишь поддакивать и глупо улыбаться…
Затем ватага ветеранов со сдержанным любопытством забросала меня неудобными вопросами: почему я не ем мяса, почему не люблю крабов, не пью ни саке, ни пиво, ни «умешу», а один сок. «Может, вам французского вина заказать, госпожа Аш?» «Нет-нет, у меня болит желудок… мне только сока!» «А коктейльчика не желаете?» «Благодарю вас, сама, может быть, закажу чуть позже!»
Нагао-сан не появлялся… Тьфу ты! Да ведь я опять наступаю на те же грабли. Кесарь-то, с генеалогией, ведущей к самим богам, не опустится до пьянки с челядью!
Макабэ-сан в порыве великодушия предложил нам с Мивой отведать блюда, которые он приготовит назавтра для хозяйской трапезы и которые его парнишка-посыльный доставит нам в гримёрную во втором, обеденном, антракте. Тут Мива ахнула и, пока она подбирала слова самой глубокой признательности господину Макабэ, я извинилась и без надобности дала тягу в дамскую комнату. А оттуда метнулась к выходу, в бамбуковые заросли.
Итак, сколько времени я тут уже веду пустые разговоры с ветеранами? Чуть больше часа? Мне ли, потерявшей вкус не только к изысканным блюдам, но и вообще к любой пище, смаковать тему о гастрономии? Мне ли, обессилевшей от притворства, вести вздорную болтовню ни о чём? Бедные бойцы, убелённые сединой или награждённые, как медалью, лысиной! Чужестранка-то не компанейская! Сидит тут – ни рыба, ни мясо, ни саке, ни пиво, один апельсиновый сок хлебает… И к Нагао-сан у меня претензий не имелось. Как говорится, кесарю – кесарево… Просто в который раз увеселительные мероприятия оборачивались для меня пыткой… Переливать из пустого в порожнее мне больше невмоготу!
Вернувшись к подвыпившим ветеранам и розовощёкой Миве, я шепнула ей, что ухожу. Та, положив записную книжку рядом с кружкой пива, шепнула в ответ, что останется ещё немного, а насчёт оплаты сочтёмся завтра. Ну спасибочки… Я присела на подушки, допила сок, всё ближе и ближе, деликатно, подходя к вопросу о преждевременном уходе из честной компании.
Уф-ф-ф… Ушла. На улице моросил дождь. Размазывая пальцами по щекам кисель из дождя и грима, я поняла одно: кесарю-то кесарево, а простофилям – грабли в лоб.
Глава 8
В кулуарах и за кулисами Аракава при встречах больше не желал мне доброго утра и, тем более, не просил любить его и жаловать. Более того, при виде меня фейс у танцора делался гранитным, а из-под бровей сверкал «тигровый глаз». Вот и я, вопреки закулисному этикету, чуть завидев ухажёра, бесцеремонно разворачивалась к нему «попой Пуш Ап».
В гримёрной послышался звук брошенной на пол дамской сумки. Я вздрогнула. О-о, это Татьяна… Наспиртовалась, что ль, прошлым вечером? Кожа на лице у неё разбухла, как верба в марте, и покрылась фиолетовыми пятнами. А глаза у бывшей приятельницы были заштукатурены тоской (зелёной).
Перед нанесением грима я удвоила плотность стен своей пирамиды, защищая ауру от насилия.
– Вторую ночь уже мучаюсь от бессонницы! Потеряла к чёрту весь сон! – уведомила Татьяна Миву.
– Снотворное пей, – выписала ей рецепт медработник нашей гримёрки.
* * *
Применив немудрёные хитрости, мне удалось избежать закулисных и кулуарных брифингов с маэстро. Лишь спускаясь по трапу корабля на сцену, я улицезрела его превосходительство.
Возвращаясь на свой этаж по новому пути, то есть не мимо гримёрки Нагао-сан, а шмыгнув на ближайший лестничный пролёт, я мельком заметила, как хозяин на другом конце хладнокровно расчленяет высматривающего меня рыболова.
В следующем выходе английская леди вновь схитрила, не попадая в поле зрения бомонда. Но как ни крутись, на сцене избежать ласковых янтарных глаз невозможно… А те вопрошали: «Куда вы пропали, мэм?» И ластились, и обвивали её стан блаженством, и въедались любовным томлением в знатную лондонскую мистрис… А мистрис потворствовала шалостям кесаря, играла в прятки с его взором, щеголяла в роковом дезабилье, затем в восхищении залюбовалась плиссированным, с гулькин нос, задом госпожи Соноэ и наконец, один на один с нагасакской публикой, заблестела как новенькая копейка, изуверски смакуя благополучие и счастье.
