– Ну ты и горлопанка!
Нагао-сан раньше времени вскочил с замшевого табурета и, на радость принцессе Мононоке, направился прямо к ней. Однако, не дойдя до её высочества, хозяин совершил резкий разворот к ней задом, к нам с танцором передом, и лазерной вспышкой, пущенной из зрачков, испепелил статного красавца и молодца Аракаву. А на сцене посмотрел с укором, будто вопрошая: «Что у тебя с этим смазливым молокососом?» На всякий случай, чтобы не навредить ни Аракаве, ни господину Кунинава, из моих глаз на маэстро посыпались, как праздничный фейерверк, мерцающие сердечки.
* * *
Во время антракта были доставлены фрукты. Значит, простил… У двух наших главных бесовок начал плавиться ядерный реактор. Неся атласное дезабилье в умывальник и давая понять девичнику, что иду на балкон проветрить реквизит, я обратилась к Миве:
– Как там, на улице? Ветрено?
– Я своё вывесила, но скоро пойдёт дождь. Глянь, пожалуйста, может, уже начался?
В умывальной комнате я почти закинула низ платья себе на голову, чтобы вода не стекала по деликатному атласу, оставляя следы преступлений английской леди. И тут зашла Аска, якобы сполоснуть лицо. Леди, рыльце в пушке, зарылась в обмотанный, как шарф, золотистый шлейф. Аска вошла в третью степень бешенства – паралитическую. Леди метнулась с замызганной ношей на балкон. Хоть и шёл дождь, отсиделась там, и холодные струи непогоды смыли пушок с её лондонского рыльца.
Услужливо прихватив голубой наряд Мивы, я вернулась в гримёрную и, отдав докторше её реквизит, повесила свой, золотистый, на плечики над зеркалом – высохнет быстро от вспышек ярости госпожи Аски.
Немой гнев распирал старосту нашей комнаты. Да так, что не выдержав, она вскричала:
– Сколько раз тебе повторять?! Реквизит – имущество театра! И тебе его скоро сдавать! А ты превратила дорогое платье в тряпьё! До чего же у вас (!) там (!) все (!)неопрятные!
Ну что ж… Момент дать ей отпор, пожалуй, наступил.
Татьяна так и не поднесла к лицу косметическую вату, смоченную лосьоном для снятия грима, дабы не смыть вместе с ним ликующее выражение лица: «Вот тебе! Получила японским по французскому? И поделом!»
Аска в ярости выскочила из гримёрной. Я пошла за ней, чтобы в кулуаре, без свидетелей, отвадить её раз и навсегда от ксенофобской травли.
– А-а-а-сука! – приглушённо произнесла я её имя. – Да будет тебе известно, у нас(!) там(!) все(!) стирают платья из синтетики ежедневно! По какому праву ты без конца делаешь мне замечания, поучаешь, жалишь как ядовитое насекомое и устраиваешь травлю? Предупреждаю, если не прекратишь меня терроризировать (упираю указательный палец ей в грудь), то моему терпению придёт конец и тебе не поможет даже стукачество продюсеру, поняла?
Та, оттолкнув мою руку, грозно потопала обратно в гримёрную.
Пришлось строго повторить этот же вопрос и в гримёрной:
– Асука, ты меня хорошо поняла?
В ответ раздался крик из глубин души:
– Прекрати! Хватит уже! Поняла!
Вот так-то лучше… В дверь робко постучали. Мива выглянула и ей вручили два конверта, из которых один предназначался мне. Внутри лежали шесть рождественских фотографий с оленьими рогами. Мива не стала их комментировать. Видимо, для утайки того факта, что мы с ней побывали в гримёрной Кунинавы.
И снова не смыв грим, чтобы поскорей уйти на воздух, я обмоталась шарфом, прихватила накладной хвост, а также Думку, и спустилась к обувным шкафам. Внизу, на карауле, стоял Макабэ-сан, из свиты господина Нагао.
– Для вас есть приглашение в ресторан на завтра, после вечернего спектакля. Возьмите подругу… К восьми освободитесь?
– Завтра вечером я вообще-то занята, – схитрила я. – Но попробую перенести дела на послезавтра.
– Вот визитка ресторана… тут неподалёку… – оглядываясь по сторонам, дядька сунул мне в руку бумажку и направился к гримёрной хозяина.
Неужели маэстро набрался смелости подрулить ко мне? Перед сном гляну-ка в гороскоп онлайн. К созвездию разумной Девы, по всей видимости, движется транзитная Венера в мутабельном квадрате с Марсом.
* * *
К шести вечера, в бордовом платье с длинными разрезами по бокам, с гладко зачёсанными волосами и с пышным шиньоном на затылке, что придавало мне роковую загадочность аргентинской танцовщицы, я вошла в метро. В «Tango del Sol» проехать нужно было три остановки с одной пересадкой. Два раза сев не в ту сторону, намотавшись по переходам, в 19:10 я наконец-то вышла на узкую улочку, ведущую к бару. Кен, Джун и Аракава, наверное, уже вовсю танцуют!
На входной двери висело объявление о танго-вечеринке и (крупно) цена: три тысячи йен. Поднимаясь по кручёной лестнице, я копалась в сумке, ища кошелёк, нервничая и пытаясь настроиться на волну танго с Кеном.
Бар обволакивал чувственный шёпот «Argentina… Buenos Aires…», переходящий в стонущий голос певца и скольжение бальных туфель по паркету. Аракава выжидательно оглядывался из зала на входную дверь. Увидев меня с зажатыми в руке тремя тысячами йен, он сообщил о невиданной для токийских парней щедрости:
– Я уже за тебя заплатил.
Других наших парней нигде не было видно.
– А где Кен и Джун? – беспокойно спросила я, переобуваясь в туфли для танго – ручной работы аргентинского мастера, прихоть с пайетками, купленная в специализированном магазинчике Буэнос-Айреса.
– Не знаю, – разочаровал меня лаконичный учитель танго.
– Что, не придут?
– Не знаю!
Было что-то подозрительное в его тоне. Неужто Джун с Кеном, как чуткие друзья, устроили нам с Аракавой танго тет-а-тет?
Мой партнёр стоял пень пнём, на танцполе не приглашал.
– Ну что, потанцуем? – пришлось мне стать лидером, раз уж пришли.
Танец не клеился из-за угрюмого настроения мэтра. Равнодушно и отстранённо мы станцевали не кабалистический танец кроваво-красных роз и чёрных чулок в крупную сетку, а танго колючего репейника. Мой партнёр, как живодёр, насиловал мои движения, барабанил по лопаткам, силком заставлял делать фигуры («очо», «хиро») и махи ногой под его колено («ганчо»), применял силу, усаживая перед собой на полушпагат.
За моим набыченным партнёром следовало поухаживать, как делают японские женщины, когда мужчина не в настроении или его начальник – зверь.
– Хочешь вина? Белого? Красного? – подавляя раздражение, приступила я к ухаживанию.
– Мне всё равно какого… Давай белого… Ну или красного…
В баре я одна была из заморских и весь местный мужской состав, в большинстве те, кому за шестьдесят, украдкой рассматривал меня, пока я шла через танцполе к стойке бара. За стойкой мыл стаканы зрелый латиноамериканский мачо, танцор и, по всем признакам, хозяин заведения. Из подсобки послышался капризный женский голос:
