Присланный кумиром палаццо сладкого мотовства и его тучная сытность состыковались тютелька в тютельку с моим игривым сетованием там, внизу, у первой кулисы, на исхудание. Сетование было истолковано буквально, и хозяин-деспот подписал жирными сливками указ: «Набрать вес!» Но ликующим девицам это было невдомёк. Аномально счастливые, они, похоже, решили, что подул ветер перемен: фруктовый пассат сменился сладким муссоном.
И нежданно-негаданно шлифовке пришёл конец… Татьяна, запыхавшись, шлёпнулась на подушки, случайно задев меня локтем, деликатно тронула за плечо, вежливо извинилась, да ещё и участливо спросила, не больно ли мне. А великодушная Аска на радостях отдала мне свою пластмассовую тарелочку под пирожное.
Перед выходом на приём к хозяину Мураниши Агнесса, цветущая и трепетная, как орхидея, залезла в тайские джунгли прямо у гримёрной маэстро. А мы, как всегда, сплочённо разместились у чёрных штор, ожидая очистки подмостков от предыдущих сеятелей прекрасного, доброго, вечного.
Из VIP-гримёрной выглянул начальник охраны г. Кейширо, прощупывающий почву в джунглях. Затем решительной поступью вышел Сам и не мешкая рявкнул на нежно-голубую Агнессу: «На кой ляд ты всё время здесь стоишь?!» Та, не ожидавшая такого пассата, задохнулась, хватая его (пассат) ртом и уже в спину хозяину виновато промямлила: «Так это… Стою… это… вот…»
Закулисное пространство освободилось и, напуганная рычанием в джунглях, я поспешно протиснулась сквозь смокинги и первой нырнула в полумрак арьерсцены, а за мной, осмелев, и все остальные, не соблюдя иерархии и оставив маэстро позади, один на один с ангелом. Аска, тоже в стрессовом состоянии после грызни в орхидеях, не встала на обычные свои позиции, опасаясь попасть в немилость, как две минуты назад – Агнесса. Сердитого всенародного кумира окружили четыре человека из его свиты, и к нему стало невозможно подступиться для выражения благодарности за программу «набор веса». И вообще, за кулисами все приглашённые на бал гости: и лорды, и пэры, и купцы, и дельцы, и знатные английские, а также китайские и нагасакские леди прижухли, боясь навлечь гнев Кесаря на свои бедные головы. Кадзума, правда, ловко воспользовался разбродом и шатаниями среди актёрской братии, прячущейся по углам, и сунул мне в руку клочок бумаги. Найдя источник света, я увидела на бумажке номер мобильного, подписанный английскими буквами Kadzuma Tanaka, и спрятала его в вырез платья. Марк, угрюмый и нахохленный, взял меня под локоть. Наш выход…
* * *
До окончания премьерного спектакля, включая «бисы» и овации, домой уходить нельзя из-за вероятности вызова к режиссёру. Агнесса, как ни в чём не бывало, с удовольствием доедала хозяйское угощение, умяв сначала клубнику, потом все слои крема и, наконец, бисквит. А заодно и резво болтала с Татьяной. А я-то было подумала, что в гримёрной стены затрясутся под ударами её кулаков и лаконично-неприличное английское слово на букву «f» долго будет витать эхом на этаже…
Чтобы скоротать время, я взялась пылесосить циновки, загодя спросив у девичника, не потревожу ли кого турбощёткой. Все до одной рассыпались мельче маку «Нет, что ты!.. Совсем не потревожишь!.. Большое спасибо!..» И синхронно, как в фигурном катании, подняли подушки с кистями, чтобы расчистить мне поле деятельности. Польза от жирных пирожных была на лицо…
* * *
Отгремели овации. У режиссёра ни к одной из нас замечаний не нашлось, и я собралась восвояси после долгого трудового дня. Девичник тепло попрощался со мной, пожелав приятного вечера и сладких снов.
Выходя через служебную дверь, я попала в рождественскую сумятицу снежинок, летящих, словно легковесные белые мотыльки, на неоновые огни к погибели, а влюблённая девушка ловила их и протягивала своему парню, смеясь счастливым серебристым смехом.
Мотыльки летели и на меня. А потом кружились у меня в голове, делая ноги ватными. И спина болела так, будто лондонская леди, расфуфыренная и в бриллиантах, разгрузила товарный состав с углём… До отеля пешком не дойти. А на метро – одна остановка стоимостью в два доллара.
На перронах столпилась уйма зрителей «Камелии на снегу», только что покинувших театр после вечернего показа. То тут, то там слышались ахи и охи, вперемежку с объявлениями в репродукторе и стуком колёс на соседней платформе:
«Ах, Нагао-сан! Ах, несравненный! Он пел ту песню близко-близко и смотрел на меня, поверите?»
«…ох, бедняжка! Удрала от хозяина!»
«…он её – обнимать, а она – ни в какую…»
«Видите, госпожа Като, что делает любовь с сильным полом!»
«Будьте осторожны, на третью платформу прибывает пригородный поезд. Просьба не заходить за жёлтую линию на краю платформы»
«…так ведь отравился! Не вынес измены!»
«Фуджи-сан не замужем… смотрю передачу о ней каждую субботу на канале NHK…»
«Будьте осторожны, с третьей платформы отправляется пригородный поезд»
«Бесспорно, госпожа Като… Мичико-сан красивая, но с лица воду не пить, не так ли?»
«Будьте осторожны, на первую платформу прибывает поезд. Просьба не заходить за жёлтую линию на краю платформы»
«Ох-хо-хо… И то верно… сердцу-то не прикажешь…»
* * *
Когда я нечаянно задевала плечом или сумкой зрителей, они смотрели на меня просто как на светловолосую пассажирку. Никто не останавливал на мне взгляда и не шептал за спиной: «Гляньте! Это та леди с бала!» И автографов катастрофически не просили.
Я задыхалась в толпе. Перрон уплывал из-под ног от запутавшихся в мозгах белёсых мотыльков и от панического страха.
Зайдя в поезд и чувствуя вместо ног палочки для ушей из хлопка особой мягкости, я увидела свободное угловое место и почти упала на двух зрительниц, мурлыкающих по соседству. Дамы придержали меня, попросили за что-то прощения и… потеряли ко мне интерес. До следующей станции они чинно смаковали разрыв хозяина Мураниши с невестой Мичико-сан, покачивая головами то ли от стервозности невесты, то ли убаюканные метрополитеном. А рядом с ними, плечом к плечу, замерла распрекрасная леди, правда, без ананаса и не оголённая до копчика. Под софитами она наверняка затмевала шиком-блеском и Мичико-сан, и девушку с камелиями. Но дамы на это чихать хотели…
О да, госпожа Като, несомненно… Ведь красота тут, по утверждению господина Абэ, – врождённый порок.
Глава 5
Сломанная ветвь камелии калечила безупречную симметрию присланного Огава-сенсеем роскошного букета, задуманного флористом в виде феерической оды совершенству. Умирающие красные цветки обессиленно лежали на пушистых гортензиях, внося какофонию в адажио белого с голубым.
Ещё не войдя в гримёрную я поняла, что девичник в отличном настроении, и даже мне, бревну в глазу, не испортить его своим «здрасьте». Татьяна сдержанно попросила любить её и жаловать, а Аска поинтересовалась, как я себя чувствую.
