После пожеланий доброго утра и положенных по рутинному этикету фраз «Прошу любить и жаловать», он счастливо заулыбался, сообразив, что влюблённая служанка вернулась навсегда, поскольку не могла без него жить.
Ещё раз поклонившись, я продолжила путь к левому выходу в закулисный карман. Хозяин едва не наступал мне на пятки, с шумом вдыхая аромат «Диориссимо», и задняя моя часть, от спины до щиколоток, отогрелась от горячего дыхания колдуна.
Раздвинув занавес, я обернулась, пропуская маэстро вперёд:
– После вас, хозяин…
– Сначала дамы вообще-то?
– Звёзды – вперёд!
Сзади к нам шла Агнесса, поэтому Нагао-сан, уж и не препираясь, прошмыгнул внутрь и исчез.
В темноте арьерсцены у поворотного круга с декорациями, заготовленными для лавки Одзима-сан, стояли Марк с Джонни. Неподалёку от них – Абэ-сан, с которым мы в Осаке почти не виделись, поскольку общих выходов у нас не было. Ещё не бомж обрадовался мне:
– Ну как, нашли дорогу к театру?
– По карте разобралась, спасибо! А может, завтра утром вместе пойдём?
Абэ-сан замялся, огляделся вокруг и опять, скользкий, как полиэстер, выдал шифровку:
– В зависимости от облачности… Зонты нужны!
– Чудесно! Зонты даже при переменной облачности раскроем для маскировки! Встреча в девять ноль-ноль на третьем перекрёстке возле рекламного щита «Паста для брекетов».
Конспиратор, прикрыв один глаз, кивнул двусмысленно, и у меня возникло чувство, будто я напрашиваюсь в подруги слабогрудому, метр пятьдесят с кепкой пожилому Бонду. Кейширо-сан подбирался к нам и агент 007, не дослушав меня, испарился как дым.
До начала прогона спектакля оставалось двадцать минут, а до приветственной речи режиссёра – десять.
Хоть закулисное пространство было и просторней, чем в Осака-эмбудзё, весь актёрский состав, кроме главных, находился на сцене, кто прохаживаясь по ней, кто – стоя в кучках, болтая и хохоча. Творческий народ был в ликующем настроении.
Наши девушки, все, кроме Мивы, стояли в кружке, и порочный смех Аски подбавлял жару в народные гуляния. Я прошла мимо них, но никто не обернулся, приглашая меня присоединиться к ячейке, в которой по иронии господина Накамура, царили содействие и взаимовыручка. Тему для веселья госпожи Аски задала, кажется, Татьяна, сообщая интимные подробности своей личной жизни: «…да всё равно я – лесбиянка!»
Мива учтиво беседовала с двумя статистками, одетыми в яркие кимоно гейш. С их высоких причёсок по щекам к груди ниспадали гирлянды из цветов, а нежная припухлость губ, словно порок или червоточина, ликвидировалась с лица белым гримом. Моя стерильная соседка помахала мне, подзывая примкнуть к их трио. Но тут с трапа судна «Faith» шустро сбежал, с приветствиями и лепетом о грандиозности токийского театра, стеснительный парнишка Кадзума. Он явно хотел общаться, но слов не хватало, да и Сато-сан уже хлопал в ладони, привлекая наше внимание к его речи. Так как Кадзума робко проявлял интерес к общению со мной, я напоследок предложила:
– Слушай, может, сходим в кафе? Дай-ка мне номер своего мобильного… ну, перед сценой бала принеси…
Парень послушно кивнул. Мне тоже нужна была «свита», сколько же можно терзать Думку.
Сато-сан пошутил насчёт «расслабона» между гастролями в Осаке и в Токио, описал особенности здешней сцены и призвал всю труппу к полной отдаче актёрской энергии и таланта в игре для пресыщенного токийского зрителя. Громкие аплодисменты…
Где-то там, в последних рядах партера, невидимые, аплодировали Накамура-сан, драматург госпожа Инуэ и весь постановочный персонал.
* * *
К начальной сцене у режиссёра замечаний не было, лишь Марк с Джонни получили выход не из левой кулисы, как в Осаке, а из нашей правой.
Спускаясь по трапу судна, я обратила внимание на токийскую люстру, под которой витали души моих родителей. Эта люстра не пускала крупные слёзы в покой и безмолвие зрительного зала, а выплёскивала дугообразно позолоту и хрустальные подвески вниз, к бархату кресел, а затем вновь затягивала их в античную лепнину потолка, к шалящим наверху купидонам.
Покинув сцену и кулисы, я зажмурилась от яркого неонового освещения в кулуаре, а открыв глаза, увидела своего земляка Кунинава-сан. Он так тепло меня встретил, что я поставила его вторым в списке своей свиты, после стеснительного Кадзумы. С такой свойской улыбкой закадычного друга Кунинаву невозможно было представить двуликим Янусом, способным на милые каверзы. И я в благодарность протянула ему обе руки, а он с готовностью их сжал. Пока мы стояли, взявшись за руки и обсуждая его нынешний улов – золотую рыбку, и мой улов – дельфина, мимо нас прошли фыркнувшая Татьяна, удивлённая Агнесса, раздосадованный Кейширо-сан, а в другом конце кулуара показался Сам, господин Нагао. При виде нас его удовлетворение от только что заключённой в Нагасаки сделки с Марком и Джонни сменилось ошеломлением, вслед за этим нервозностью, из-за которой Кунинава-сан мягко выпустил мои руки и застыл на полуслове, не сводя глаз с хозяина. Потом земляк попрощался:
– Ну ладно, пора на выход! Так и держись дельфином!
– А вы не выпускайте из рук золотую рыбку! – сболтнула я, не сообразив, что он может неправильно истолковать мою шутку, приняв её за намёк.
Ну и что теперь? Идти навстречу разъярённому хозяину, готовому, по всей видимости, прибить меня? Ему-то ещё метров десять до входа в гримёрную. И вот я радостно машу ему рукой. Мол, и вы, господин Мураниши, и жених девушки с камелиями – мои друзья, а затем, выигрывая время, пока тот дойдёт до гримёрной и зайдёт в неё, принимаюсь с особым рвением драпировать чёрные шторы. Уф-ф! Гроза прошла…
А в нашей гримёрной было предгрозовое затишье. Аска с Татьяной переглянулись, пока я снимала реквизитное пальто. От Рохлецовой шли отрицательные заряды, а от Аски, по принципу механической электризации, положительные, поскольку я, стоя ровно посреди возникшего электрического напряжения, чувствовала, что в меня сейчас ударит молния в миллион вольт.
Возвращаясь в зрительный зал, я терялась в догадках: неужели тот факт, что они застукали меня держащей за руки Кунинаву, включил у них сигнал тревоги и привёл в действие систему шлифовки? Они стараются полностью изолировать меня от любого контакта? Или, узко мыслящие, сочли, что я играю на два фронта: и с народным певцом и со звездой криминальных телесериалов?
Партер был пуст, и я выбрала место в середине третьего ряда. Сато-сан изредка останавливал действие, подгоняя расстановку действующих лиц к размерам токийской сцены.
Вот хозяин, один в гостиной, закуривает сигару у камина, смятенный, страждущий, пытающийся понять, что же происходит в его сердце, почему он из деспота превращается в гуманиста и на кой ляд ему, денежному магнату, это недозволенное его статусу сострадание к неимущим и бездомным? Уж не сходит ли он с ума? Родовитая невеста Мичико надоела ему до чёртиков. А прелестная служанка, восстав против хозяйской диктатуры, сбежала к родителям в деревню. И тут в клубах сигарного дыма возникают потусторонние создания в прозрачно-голубых платьях и с бантами на головах. Они кружат, кружат в воздушном танце, витают над хозяином, обволакивают его голубым огнём тончайшего муслина, побуждая к сладостному прозрению.
