Там, на Гинзе, в одном из сталагмитов, висело шикарное кашемировое пальто с меховым воротником, сшитое для моей мамы. Но я его уже не куплю. А мама его не поносит. Часть гарантий, выделенных пока что в виртуальном виде на эту покупку, я потрачу на десятки красных гвоздик. Единственное, что я могу теперь, в зимнюю стужу, сделать для тебя, мама…
Итак, закончилось то время, когда я припеваючи слонялась по Гинзе. Теперь мне, омеге, поманенной пряником глории и отстёганной кнутом личных обстоятельств, не место среди альфа-статусов со значками миллионеров и членов элитных клубов. С моей-то агорафобией? Да в их толпу? Ещё зашатаюсь от дурноты и пробью лбом витрину «Louis Vuitton»…
Ветер толкал в спину по другому, укороченному пути, где надземные многоуровневые кольца железных дорог и скоростных магистралей обручали небо с подпирающими их эстакадами, а те слоновьими ногами втаптывали в асфальт городскую зелень и людскую психику. В просветах между несущим фундаментом надземного транспорта ютились старинные деревянные лавки с лапшой, сладостями из клейкого риса и всякими безделушками. Если не прислоняться без конца от изнеможения к их стенам, то до театра пешком минут десять. Но я к ним прислонялась, поэтому на дорогу ушло двадцать минут.
* * *
Внешне токийский театр был похож на обычную старой застройки четырёхэтажку из красного кирпича. Обрамлённая кустарником тропинка вела на задворки здания к служебному входу. По ту сторону кустарников был разбит ухоженный городской парк со скамейками на львиных лапах. Вот сюда я буду сбегать в тёплые дни, между утренним и вечерним спектаклями.
Перед тем, как войти в театр, я выпрямила спину, расправила плечи и подняла уголки губ, поскольку множество раз перед зеркалом в ванной проделала эту пластическую операцию.
У вахтерной никого не было. Видимо, весь актёрский состав уже закончил ознакомление с театром, гримёрными, а также подготовку к завтрашнему прогону пьесы. Ну, значит, спину оставим в покое, плечи опустим, мимические мышцы расслабим. В какую ячейку обувного шкафа поставить полусапожки? Из двери вахтерной, как джин из бутылки, появился господин Накамура.
– Госпожа Аш! Я безмерно рад вас видеть! Как ваше самочувствие? Отдохнули от слишком напряжённого месяца в Осаке?
Маскарад начался…
– Взаимно, Накамура-сан! Поверьте, я тоже очень рада вас видеть! – натянула я маску прелестной Коломбины из комедии дель арте
[88]. – Подлечилась… Температура нормализовалась… И всё благодаря чуткости, заботе и поддержке господина продюсера!
Лицо Накамура-сан стало матовым, цвета слоновой кости и тёмные пятна куда-то исчезли. Почему я раньше не замечала, насколько привлекателен этот японский джентльмен?
Продюсер как будто уловил внутренним локатором мои мысли. Подняв руки вверх, словно собираясь закричать «Банзай!», он крикнул: «Happy! Happy!»
[89], и подпрыгнул от радости. С обручальным кольцом на пальце… Неужто и вправду счастлив?
На схеме размещения коллектива я нашла своё имя в гримёрной на четвёртом этаже. Никаких изменений… всё та же великолепная семёрка, как и в Осаке. Накамура-сан, конечно, был счастлив, однако моей убедительной просьбы о переселении в другую гримёрную не удовлетворил… Знаю-знаю, для моего же блага…
В этом театре лифтов не было. Длинный кулуар на первом этаже, с одной-единственной гримёрной господина Нагао, начинался и заканчивался развилками: одной – на лестничный пролёт, другой – на выход в закулисное пространство, а через него на сцену. На втором этаже поместили Фуджи-сан и госпожу Оцука со свитами, на третьем господина Кунинава и его парней, на последнем – мы и все остальные статистки и омега-актрисы. Марк с Джонни, танцоры и другие мелкие актёры проживали в гримёрных цокольного этажа, под сценой, вдоль её «кишечника», то есть трюма с люками для спуска под сцену, веб-паутины тросов и канатов для подъёмно – опускных площадок, а также сейфа со складом мягких декораций.
В нашей гримёрной, кроме Рены и Каори, распаковывающих картонки, никого не было. Подружки-веселушки приветливо поинтересовались моим самочувствием и показали место в углу, где на столике по левую руку от меня, как и прежде, главенствовала большая бутыль с антисептическим гелем, а по правую – косметика и грим Татьяны, рядом с которой, понятное дело, обосновалась Агнесса со своими брелочками и дешёвой бижутерией.
Наши с Татьяной зеркала были расположены буквой «г», то есть на этот раз атаманше будет ещё удобней сравнивать чьё отражение прекрасней, буравить меня ревнивым взглядом и изливать в мою сторону свой эмоциональный негатив. А подушки с кистями, лежащие на ту же букву, говорили о том, что мы с Таней будем въезжать друг в друга «багажниками». Я сделала три глубоких вдоха, готовясь ко второму этапу травли.
Быстро управившись с подготовкой к спектаклям, я проверила свои наряды. Свежие, без следов грима и телесных «благоуханий», будто новые… Дело в том, что с моим реквизитом за несколько дней до окончания гастролей в Осаке произошёл досадный инцидент. Но, во избежание придирок госпожи Аски, ни одной из девушек я в том не призналась.
Вывесив как-то своё ядовито-зелёное платье на крышу, я ушла домой, совершенно о нём забыв. Небо заволокли свинцовые тучи и, едва я подошла к дому, как начался мелкий дождь, грозящий перейти в проливной. И тут я вспомнила о проветривающемся на крыше театра реквизите. Вот уж голова садовая! Неизвестно сколько будет лить дождь. Может, всю ночь? Значит, наутро придётся выбирать одно из двух: или с температурой под сорок облачаться в мокрый наряд, или просто не выходить на сцену! Телефона администрации у меня не было, только номер мобильного господина Накамура. И тогда один-единственный раз я осмелилась позвонить на личный номер продюсеру одной из самых крутых кинокомпаний японского шоу-бизнеса.
Накамура-сан всё ещё находился в театре. Объяснив ему о ЧП с реквизитом, я услышала в трубку:
– Большое спасибо, что позвонили, госпожа Аш! Не волнуйтесь так! Сейчас поднимусь наверх и позабочусь о вашем платье!
– Простите мою забывчивость! Бесконечно сожалею, что вам из-за меня придётся идти на крышу, под дождь! Да и платье грязное – всё в гриме… Мне очень стыдно, господин продюсер!
Утром платье лежало у меня на гримировальном столике, упакованное в подарочный целлофан и свёрнутое искусно, в виде сложной геометрической фигуры, с применением японской техники складывания тканей. А через несколько дней, в антракте заключительного гастрольного спектакля, дама-реквизитор недовольным тоном наказала всем членам труппы сдать реквизитные костюмы и платья для отправки их в химчистку…
* * *
Я обнюхала дезабилье. Ореолы на атласной ткани исчезли, а в проймах – запах лаванды.
Спустившись в кулуар первого этажа, я раздвинула тяжёлые чёрные шторы, свето-и звукоизолирующие закулисное пространство, а пройдя через него, попала на сцену… Несмотря на внешне рядовую архитектуру театра, зрительный зал на тысячу пятьсот мест был так же богато оформлен, как и Осака-эмбудзё. Работники сцены в столичных театрах были не такими любопытными, поэтому ни один из них не испугался вторжения «зелёного человечка»… Там, вдали, на галёрке, чей-то знакомый силуэт радостно махнул мне рукой. Прищурившись, я узнала господина Кунинава, и тоже, как капитану рыболовного судна, уходящему в море, крестообразно замахала поднятыми вверх руками.
