– Yeahhhh! You won!
[81]
Тут же Марк влез в их забавы с жизнерадостным возгласом:
– How are you, master?
[82]
Но Нагао-сан сделал вид, что не слышит и устремился к сцене.
Задумка Татьяны вызвать ревность потерпела крах. Маэстро ничуть не ревновал её к Джонни…
* * *
Вернувшись из театра домой, я отмылась от прилипшего как смола грима. Положила на подушку по одну сторону фотографию родителей, по другую – Думку, а в изголовье – мобильный. Захотелось услышать голос Огава-сенсея, но дозвониться до него в это время было трудно.
Обняв Думку, я прикоснулась губами к глянцевому снимку, с которого на меня строго смотрели молодые мама и папа. Сокрушения застревали в горле, душили, и вновь дёргалось верхнее веко. Отчаяние и безысходность выходили наружу лишь стонами.
Вдруг на дисплее мобильного замигал огонёк: звонил Огава-сенсей. Что правда, то правда, дамский доктор был одарён экстрасенсорными способностями. Так случалось и раньше: стоило мне лишь подумать о нём, как он улавливал мои позывные и звонил. Если, конечно, не проводил в этот момент осмотр «треугольников» и не принимал роды…
Чтобы не запищать в трубку, я вцепилась ногтями в запястье, причиняя себе боль.
– Ну как ты, милая? – прозвучал голос маминого жениха.
С Огава-сенсеем лучше не притворяться и не актёрствовать. И не пищать (во избежание чего я ногтями принялась царапать запястье).
– Плохо, сенсей… Температура совсем не падает… держится на тридцати девяти, не ниже… а выписанные лекарства – всё без толку… как козе – айфон…
– Как козе – айфон, говоришь? Ха-ха, – осторожно засмеялся сенсей, не расспрашивая, при чём тут коза да ещё и айфон. – Вот приедешь, и тебя вылечу и козу! Выходные когда?
– Уже скоро… как только закончатся гастроли в Осаке… несколько выходных, кажется… не знаю, сколько… Скажите, а отчаяние тоже вылечите?!
– Этого, милая, не обещаю… Я не всесилен! Погоди какое-то время… Время вылечит и отчаяние и скорбь…
– Когда?! Назовите срок! – всё-таки запищала я.
– Ох, у каждого по-разному… У меня вот до сих пор не проходит и дня, чтобы я не думал о родителях… Мать умерла первой, тридцать лет назад… а за ней, через пять недель, скончался и отец, от тоски по матери… Такова жизнь, милая!
От последней фразы у меня в горле застряло что-то острое, вроде пинцета Мивы для выщипывания бровей. Говорить я больше не могла, только надрывно, до рвотных позывов, закашлялась.
Что за напасть! А у меня ведь накопилось столько жалоб дамскому доктору! О том, как до сих пор не могу осознать, что мамы больше нет и свыкнуться с тяжёлой утратой. И о том, что в состоянии полной беспомощности и уязвимости любой враждебный взгляд или недоброе слово режут мне по живому, усугубляя душевную травму. И что мечты об актёрской глории и вихрь амбиций обернулись рутинной, ежечасной самозащитой от токсинов и душевного мусора мастериц по шлифовке.
Вы говорите – такова жизнь, сенсей? Только вот мой истерзанный бунтарский дух пока не в силах с этим смириться.
Часть третья
Глава 1
В Тохоку выпал сильный снег. Четыре гастрольных выходных я ездила на машине по заснеженной трассе, добираясь в гинекологическую клинику Огава. А там, по соседству с роженицами и новорождёнными лежала часами с капельницей в вене, под наблюдением дамского доктора. Сотня таблеток, полученных в Осаке, попала в мусорное ведро. Огава-сенсей выписал какой-то новейший препарат: большие овальные капсулы антибиотика – шедевр фармацевтической индустрии. Принимая их помимо капельниц, я чувствовала, как недуг капитулирует. Медсестра выдала мне электронный градусник, и он впервые за долгие недели пищал на отметке 36,8.
Со дня смерти мамы я похудела на семь килограммов. В клинике, кроме лекарств мне вливали поливитамины, а на обед Огава-сенсей прописал сбалансированное меню из морепродуктов, специально разработанное для доходяг. Но самым мучительным во всей этой шоковой терапии было то, что Огава-сенсей вынуждал меня питаться крабами, сырой рыбой, морскими ежами и водорослями, а денег за дорогостоящее лечение не брал.
Как-то вечером я встретилась в кафе с Анабель. Она в первый момент не узнала меня, безрадостную и осунувшуюся, и не находила слов, чтобы начать разговор. Неподдельное сожаление в её взгляде… Скорбный вздох, идущий от сердца… Меня услаждало отсутствие фальши у людей из моей прежней жизни. И сама я наконец-то, после двух месяцев, отдыхала от тирании позёрства, снимала маску оптимизма и не скрывала слёз, не вымучивала жизнерадостную улыбку на дрожащих от горечи губах.
У тактичной Анабель язык не поворачивался обсуждать со мной хитросплетения своих амурных дел, хотя кроме меня ей некому было довериться. Подруга просто слушала: и о травле в гримёрной, и о ежедневных посылках с фруктами от господина Нагао. Руководствуясь всё той же европейской логикой, она решила помочь:
– Он, по-моему, не знает, как к тебе подступиться… Слушай, а что если в благодарность за фрукты ты пригласишь его в ресторан?
Несмотря на тяжесть моего состояния, я чуть не расхохоталась:
– Идола японского шоу-бизнеса? В Ресторан? Вот так, запросто, как коллега приглашает коллегу в Париже? По-моему, здесь так не принято! Да и не нужно мне это… я боюсь его… у меня кризис доверия.
– Ну и зря! Знаменитости тоже люди…
– А этот – отъявленный, от макушки до пят, актёр!
* * *
Утром, перед возвращением в Токио, я выглянула из окна гостиной на убелённый сединой зимний парк. Под балконом цветущая камелия, словно Жизель, увязшая пуантами в снегу, металась в ненастный час, роняя цветы с подвенечного платья. Пурпурные лепестки, как запёкшаяся кровь, пачкали круговерть белоснежного фатина.
На вокзале я случайно столкнулась с близкой подругой, Хироми, ехавшей в Токио по работе. Она множество раз пыталась до меня дозвониться в последние месяцы, узнав от Анабель о моём состоянии. Но я не брала трубку и не перезванивала, и теперь мне было очень неловко.
Мы сели в один поезд и вместо того, чтобы уныло смотреть в окно на лишённый красок ландшафт, мне пришлось разговаривать.
Хироми была эрудированной, прекрасно владела французским, и я ценила её за несвойственную японцам откровенность. Чтобы не тревожить мне рану, Хироми деликатно выбрала нейтральную тему: о своей ностальгии по Осаке, где она родилась.
Осака – японская Венеция с множеством живописных каналов, прибежищем для романтиков и влюблённых? Ну да, я пересекла однажды по арочному мосту какой-то канал, когда шла праздновать премьеру с ребятами из труппы… Самурайский замок Осака-дзё на берегу речки Ёдогава? Нет, не была… Храм Ситэннодзи с райским садом? Нет, не видела… Вечерами в небо запускают фонарики, чтобы указать путь душам умерших? Нет, не слышала… И безумно сожалею об этом. Теперь мне есть кому запускать фонарики…
