– О нет! Конечно же нет! Ваше мужество и стойкость достойны восхищения! Посидите тут немножко, сейчас подойдёт сотрудник администрации. Он сопроводит вас в клинику, а через три часа проводит к метро.
* * *
Солнечная, с доброй улыбкой медсестра бережно уложила меня, как тяжелобольную, на койку в отдельной палате. В вену попала с первого раза, хотя пациентка я была трудная: вены ни просмотреть, ни прощупать. Закрепила капельницу на штатив, участливо погладила меня по щеке и убежала.
Кругом – ни единого звука… Стерильная белоснежность палаты заставляла остро ощутить сиротство. Мамы нет. Она не прислушивается с волнением к моему дыханию, встревоженные глаза не молят: «Доченька, ну как, тебе уже лучше?» Мама, ты ведь тоже так лежала одна, под капельницей в реанимации, надеясь подлечиться и снова увидеть нас с Алексом?
Я совсем раскисла. В дверь постучали. Ассистентка Хории-сан пришла меня проведать. Она не находила нужных слов для поддержки больной, задавала какие-то никчёмные вопросы, но не уходила. А меня сильно клонило в сон.
Да-да, я знаю, сейчас время вирусов… Ага, прививку от гриппа сделала… Нет, по улицам не разгуливаю… Марлевую повязку в метро обязательно надену… Температура держится на уровне сорока…
– Тамаки-сан, я не сообщила в агентство… три недели назад у меня случилось горе… Не стало мамы…
Тут ассистентка радикальным образом стушевалась и вопросы у неё иссякли. Не посочувствовала – это выходило за рамки её служебных обязанностей. Пожелала скорейшего выздоровления и, сославшись на собрание в агентстве «NICE», откланялась.
* * *
Провал… Нежные руки поправляют подушку… Мама! Я сейчас… сейчас встану… Ещё пять минут… Мама?!
Солнечная медсестра бережно подтыкает под меня одеяла, следит за капельницей. Протирает мне влажной салфеткой горящий лоб и шёлковое прикосновение освежает, как морской бриз в изнуряющую жару.
Провал… Какое-то глубокое ущелье с отвесными склонами… Внизу зверем ревёт река. Мощный селевой поток тянет меня на дно, к погибели. Мама! Дай руку!
Медсестра приподнимает мне голову, давая попить. Чуткость и душевная щедрость входят в рамки её служебных обязанностей. И она тоже, как весь род людской, играет роль. Но суть её игры не актёрство и лицемерие, а человеколюбие. В набор её реквизитов не входят кнут с пряником, ни актёрское глумление, ни ненормативность нравов. В её глазах лишь любовь к ближнему.
Сердобольность медсестры чуть-чуть утоляла тоску по маме, и мой недуг ощущался почти как блаженство…
Глава 9
Ночью мне приснился странный сон. В нашей старой квартире в N. я лежала в постели, а мама сидела напротив. В комнату вошёл Нагао-сан в светло-сером пиджаке спортивного покроя. И мама сказала: «Вот – он!»
Проснувшись в четыре утра, до пяти я подвергала анализу сновидение. Мама! Кто – он? Моя судьба? Мой мучитель? Кто? Ответь!
После капельницы температура снизилась до тридцати восьми и шести. А остальные симптомы только усилились. Сидя с горстью таблеток и лекарств в капсулах перед компьютером, я перечитывала письмо Алекса. «Сильные антибиотики убивают кишечную флору. А восстанавливать её потом нужно будет на протяжении многих лет. Не пей горстями!» Ну ладно, Алекс! Заброшу в рот не всю горсть, а по частям. Но как только температура нормализуется, больше пить не буду. А потом пройду курс лечения для восстановления кишечной флоры.
* * *
В лифт я попала с госпожой Фуджи. Поклонившись, сделала витиеватый комплимент её пальто в стиле «японский ширпотреб». Она поблагодарила вскользь и отвернулась. Ну, понятное дело… Сегодня – кнут…
Когда накладывала грим, было больно двигать зрачками и моё расплывчатое отражение в зеркале двоилось.
На этот раз Татьяна почему-то вела себя не вызывающе, без апломба. Как только пришла Агнесса, она отозвала её к кабинке для переодевания и пожаловалась громким шёпотом:
– Пожилые люди до чёртиков своенравные!
Девичник навострил уши.
– Что случилось? – засуетилась доброжелательная Агнесса.
– Вчера за кулисами я говорила с Нагао-сан… Велел позвонить ему в отель на ресепшен… в пять часов…
– Ну и что, позвонила?
– Ага, позвонила… Всё, как велено… А он трубку не взял! Хоть и был в номере!
Вот так крен! Тут и IQ напрягать не надо… «Велел позвонить в отель на ресепшен…» Значит, и свой номер не дал в ресторане, и её номер не попросил? И зачем только затеяла вчерашнюю комедию с хлопаньем крышкой телефона?
По всем признакам сердцеед блефовал, пудрил Татьяне мозги. Возможно, квитался за то, что она загоняла его в ловушку самым пошлым образом, пригодным не для аскета, множество раз сыгравшего харакири в театре и кино, а для западного блудника. Сиськопляска, ярко-красный маникюр и выставленная, как лот на аукционе, пятая точка не приводили к успеху. Кур во щи не попадал…
Восток – дело тонкое, Танюха… Ввести в искушение тут можно, прикинувшись невинной малышкой, мило лепечущей, а ещё лучше надеть униформу несовершеннолетней школьницы, непременно в мини-юбке, позволяющей разглядывать цвет трусиков. Даже отъявленные Цирцеи, то есть девушки-хостес в барах завлекают двуногих в штанах не своими выпяченными багажниками и не взором роковой женщины, а детскостью, мастерски сыгранным целомудрием.
Однако ввиду того, что после вчерашней сцены бала у хозяина я открыла в себе ещё один симптом – больное воображение, то оно настаивало на другой версии. Идол миллионов японских дам, возможно, ксенофоб. А процент ксенофобии очень велик в здешнем шоу-бизнесе. И вот, из-за неприязни к чужестранцам, Нагао-сан устроил себе потеху – решил поссорить нас с Татьяной.
Я вынула из подмышки градусник. Ну… опять поползла вверх: тридцать девять! После этого на нервной почве у меня родилась и третья версия: может, двуличный актёр разрывается между нами обеими? И эту бы можно… И ту… Орёл или решка?
* * *
Перед началом спектакля Татьяна крутилась внизу у зеркала, уже не становясь в позу у второй кулисы. Я спряталась в закуток, вдавившись спиной в стену около замшевого табурета. Послышался голос Нагао-сан, здоровающийся с Татьяной. Сначала хозяин припал глазом к отверстию в маскировочном занавесе, затем покосился на закуток. Несомненно, Кейширо-сан уже доложил шефу о том, кто там прячется. Саму-то меня хозяин вряд ли видел, но или поля шляпы-колокола выпирали, или запах «Диориссимо» учуял. Актёр оторвал Татьяну от самолюбования у зеркала, подзывая к себе. Он затеял разговор с ней в непосредственной близости от своего кесарева табурета. Нарочно или не нарочно? Это было покрыто закулисным мраком…
Обычно чувство достоинства не позволяет мне подслушивать чужие разговоры. Но в тот момент, прижатая этим самым достоинством к стене, я оказалась в безвыходном положении. Отступать дальше некуда, и выйти из закутка неудобно.
