– Ну и что? Приходи в студию потанцевать, а?
– Чего? Да я тебя своим вирусом заражу!
– Не заразишь! – успокоил меня Аракава, понимая, кажется, что пора уходить.
– У тебя что, прививка?
– Нет у меня никакой прививки…
– Ну тогда подцепишь мой вирус! Подцепишь!
– Не подцеплю!
Оп-па! Раздражённый, но ушёл!
* * *
Чтобы не нервировать Марка, я, закутанная в шаль, похожую на оренбургский пуховый платок «Made in Japan», спустилась за кулисы со всеми остальными. Однако среди нас не было Агнессы – она пошла по лестнице… Нестыковочка какая-то… Кумир вроде явно клеился к Татьяне, а Агнесса, несмотря на амурный успех подружки, не отступалась от ангельских ухищрений. В какой-то мере я сочувствовала господину Нагао. Дамы лезли к нему и в хвост и в гриву, применяя всю известную в подлунном мире гамму обольщений… Кумир снова был в эпицентре «цветника», а ближе всего к нему дислоцировалась хохочущая принцесса Мононоке. Я спряталась от хозяина за спины Марка и Джонни. Выходя на сцену, Нагао-сан метнул в меня молнию.
* * *
«Congratulations!» В этот момент хозяин, как обычно, протягивает мне руку. Мои глаза негодуют «Не смейте играть мной! Я не поддамся!» И отворачиваюсь. Но тут опытный актёр, не дав мне увернуться, театрально опускается на одно колено, вынуждая к рукопожатию. ОК! Вяло пожимаю. И притворяюсь влюблённой в Марка. «Супруг» ошалело застывает. Что это с ней? Сейчас ещё вытворит что-нибудь не по его инсценировке! Хозяин дёргает мои пальцы. Я машинально перевожу взгляд на него… В глубине янтарных глаз блеснула яркая вспышка, что-то вроде рентгеновского излучения, просвечивающего мне мозг. И эта вспышка пронзила меня, словно гипнотическое внушение: «Я сделал это ради тебя!»
Телепатия? Нет, я брежу!
Нужно бежать к Оцука-сан… Шлейф платья не придержала – Татьяна всё равно на него не наступит, раз у неё завязывается роман с Самим.
Уже потом, в кулуаре, было время поразмышлять. Да нет же! Телепатии не бывает! Мой ум, склонный к прагматизму, моментально опроверг передачу мыслей на расстоянии, так как научных доказательств этому не было. Без научных доказательств я верила только Борису Гребенщикову, его золотому городу и существованию той яркой звезды – вселенского Разума.
Аргументированное объяснение застрявшей в голове фразы «Я сделал это ради тебя!» было одно: у меня начальная стадия паранойи. Итак, ко всем бедам добавилось и тяжёлое психическое расстройство!
До конца спектакля оставался час. Переодевшись, чтобы Аска не придиралась, я легла у стены. Когда-нибудь я дам ей отпор, но пока у меня, на ладан дышащей, нет сил. Не будучи скандалисткой, я предпочитала уходить от стычек наперекор краеугольному камню – демократии, зовущей к бунту.
Во время антракта Кейширо-сан что-то принёс от Нагао-сан. Агнесса воскликнула:
– Ой, давайте помогу! Коробка тяжёлая!
Сквозь сон я услышала голос Татьяны:
– А мне пончик с шоколадной глазурью! Провал…
Гардеробная ходила ходуном. Я вскочила в панике. На меня упали плечики с чьим-то сценическим барахлом. Голос Аски оглушил, как фугасный снаряд:
– Здесь нельзя лежать! Это тебе не больница!
Пришлось выглянуть из бункера. Ну да, это она – мне…
– Я ведь никому не мешаю… меня не видно… и что тебе неймётся? – сонно роптала я.
– Повторяю: в гримёрной спать нельзя!
Ну ладно… Всё равно уже скоро идти вниз, к доктору. У моих лосьонов лежал пончик.
– От кого угощение? – спросила я Миву.
– Джонни принёс. Мы оставили тебе вот этот, с мёдом…
Я украдкой скосилась на ещё одно доставленное угощение, от Нагао-сан. В растерзанной картонке виднелся фруктовый набор: груши, яблоки, апельсины… Что за двойную игру вёл кумир?
Захватив своё мыло и атласное дезабилье, я ушла в умывальник – застирать подмышками. Вернулась с платьем в водяных подтёках. Аска рассвирепела:
– Что ты наделала? На ткани останутся ореолы! Ты угробила дорогой реквизит!
Я поморщилась: «Отстань!» Рена вскочила:
– Лариса, иди… иди по лестнице наверх… там выход на крышу! Сегодня хорошая погода – подсохнет тут же!
На крыше театра уже висели голубые платья мальвин, проветривающиеся на свежем воздухе. Одна из статисток, присев на деревянный ящик, грызла печенье. Солнце припекало… соседок по гримёрной не было… Хорошее место для уединения, когда тепло.
Я смотрела в голубое небо, дыша полной грудью. На крыше я была свободна, как птица. Свободна от тюремной спёртости кулуаров, от хохочущего деспотизма Аски, от свистопляски и вызывающих хлопков откидной крышки мобильного Рохлецовой, от двойной бухгалтерии фруктов маэстро и от приторных запахов парфюмерии – гарпуна для ловли шоу-китов. На крыше, казалось, лишь протяни руку и откроешь прозрачные ворота к маме и папе…
* * *
Врач-терапевт был слишком старательным. Он уложил меня на матрас в подсобном помещении возле вахтерной и попросил снять тенниску, оголив мне грудь. Я чувствовала не только стетоскоп, но и его прохладные пальцы на своей коже, как будто он был по совместительству маммологом
[77]. По всей видимости, ему нравилось обследовать иностранную актрису известнейшего театра, и от возложенной на него государственной миссии его даже пот прошиб.
Такого количества лекарств мне ещё не выписывали, даже при воспалении почки после цистита пару лет назад. Вероятно, доктору была дана установка вылечить меня моментально. У него в саквояже лежал набор всевозможных лекарственных средств и, насыпав мне полную горсть таблеток и капсул, он заставил меня тут же их проглотить. Специалист переусердствовал. Я подавилась и долго кашляла, отвернувшись к стене.
– Выпишу вам трёхчасовую капельницу. Который у нас сейчас час? (Смотрит на часы.) Без двадцати два. Ну вот, к двум тридцати подойдёте в больницу на Дотонбори
[78], знаете такую? Медперсонал будет предупреждён.
Я не знала, что за таблетки сейчас проглотила. Может, отравлюсь? Я же теперь, кажется, параноик с бредовой подозрительностью? Хотя выбор врача сделал Накамура-сан. А ему я доверяла.
Выйдя из подсобки, терапевт, скрывая от меня диагноз, пошептался с продюсером. Какие-то врачебные тайны… Неужели дело – дрянь? Накамура-сан усадил меня на скамью возле вахтерной и дал надежду на выживание:
– Всё обойдётся! Не так уж и страшно… Капельница вернёт вас в рабочее состояние!
– А у меня и так рабочее состояние! На сцене я чувствую себя превосходно. Разве зрители или кто-то из актёров заметил моё недомогание?
