Оцука-сан, конечно же, не отвернулась от меня, задав шику знанием французского языка перед съёмочными камерами.
Апарте! Мой монолог со зрителем! Там, под луной с хрустальными подвесками, сидело множество важных лиц, продюсеров и воротил шоу-бизнеса… А мне уже всё было трын-трава – и их телешоу, их протекция, благосклонность… Я не желала ни блистать, ни покорять, ни нравиться, ни владеть сердцами и высокими гарантиями. Личные обстоятельства разбили в пух и прах звёздную болезнь, а пыль от неё въедалась в брендовые костюмы продюсеров. Теперь я хотела самую малость – просто сидеть в бочке, как Диоген Синопский
[76], и смотреть на солнце.
Правда, милый? Марк вальяжно подошёл к рампе, давая понять верхушке киноконцерна, что создан лишь для главных ролей, и замурлыкал: «Ви-ви, шери! Лямур… мур… мур».
Уф-ф! Съёмочная группа выпустит качественную продукцию! Весь актёрский состав, включая меня, сотворил в сцене бала незабываемую карнавальную ночь и заработал на ней восторг и признание зрителей.
Чудесное исцеление окрыляло меня ровно восемь минут: пять на сцене и три – пока добиралась до четвёртого этажа, бодро улыбаясь и расшаркиваясь со встречными. Однако, как только вошла в гримёрную, спазмы, жар и изнеможение одним махом повергли меня на циновки. До вечернего выхода в вертикальном положении мне не дотянуть. Пока не вернулись соседки, нужно устраиваться горизонтально… Может, в танцевальной студии? Нет, там холодно… А если отодвину вешалки от стены и лягу там, занавешенная верхней одеждой и гардеробом мальвин? Никто меня не увидит… Бросила вдоль стены подушки с кистями и улеглась не переодевшись, во всём «блеске карнавальной ночи», с Думкой вместо подушки. Кажется, шлейф платья выползал из моего бункера. А враг – совсем рядом… Жаль, одеял не выдали. Сдёрнула с плечиков своё пальто. Укрылась. Провал…
Очнулась из-за пшиканья антисептического геля. А-а, это Мива вернулась. Запахло кофе. Аска… Провал…
Смех Татьяны:
– Ну вот, засняли на DVD, как я трясу сиськами, бросаясь к Джонни!
Смех Агнессы:
– Класс придумала! Трясти сиськами, бегая по сцене… Офигенно! Возбудила не только простых мужиков, но и шишкарей! Теперь контракты посыплются!
А-а… Вот что такое сиськопляска… Провал…
Далёкий голос взревел:
– Платье! Сейчас же снимай! Оно – собственность театра, а ты обращаешься с ним как хавронья!
Я вздрогнула, выйдя из забытья. Голова госпожи Аска просунулась между вешалками:
– Реквизит, пожалуйста, побереги! Тебе ж его сдавать после гастролей.
Провал… Изуверский, до жути невыносимый гул… Кто-то бьёт по ногам… перебивает кости распятому… Где я? А-а… Аска пылесосила циновки у моих ног и наезжала на меня всасывающей турбощёткой. О господи! Она ведь не оставит меня в покое пока не переоденусь!
Вылезая из бункера со сползшим на плечо «ананасом», я моментально установила в комнате дисциплину – все замолчали. От жаропонижающего меня без конца бросало в пот, и я учуяла запашок в проймах голливудского дезабилье. Как правило, атласная ткань нуждается в частой стирке. Верней, в химчистке. Как же быть? Даже срочная химчистка займёт тридцать шесть часов. Не успеть… Завтра только утренний спектакль… А потом застираю хотя бы под мышками. До послезавтра высохнет…
Переодевшись, я опять залезла в бункер и мгновенно отключилась.
Голос Мивы:
– До выхода полчаса… Проснись…
Так скоро? Неужели я находилась в беспамятстве уже четыре часа?
Возле кабинки для переодевания стоял ящик с апельсинами от Нагао-сан. Ох, хорошо, что ананасы не присылает! Меня и так уже начали колошматить пылесосной турбощёткой!
* * *
На сцене звучала вступительная мелодия. Нагао-сан приложил глаз к дырочке в маскировочном занавесе. Татьяна встала в стойку у второй кулисы. А я надевала шляпу у зеркала. Кумир оглянулся на меня, показывая пальцами «ОК», и не спеша подошёл к Татьяне. Я обмерла… Их шёпота не было слышно из-за музыки. Но они о чём-то договаривались… Затем хозяин вошёл в роль свирепого самодура, а Татьяна, взволнованная, как будто хмельная, споткнулась от счастливого смятения на железных ступенях. Гото-сан поймал её на лету.
Я была повержена… Нагао-сан пырнул меня ножом для фруктов и затоптал лакированным ботинком тот живой родничок, что просочился в пустынном солончаке.
На трапе судна «Faith» я с утроенным рвением хохотала над неловкостью матроса Джуна, бурчавшего и роняющего мои картонки, в упоении обозревала японское небо и «экзотические красоты» тёмных рядов со зрителями. А в ушах стучала кровь – от понизившегося или повысившегося, чёрт его разберёт, давления, и сердце трепыхалось как рыбка – вуалехвост из разбитого аквариума. Хлебосольный хозяин был из того же теста: то лаской, то таской. Ещё и похохотала у лифта с рыболовом Кунинава-сан, показав руками своё самочувствие, размером с людоедку-акулу. Наверху выпила таблетку транквилизатора и измеряла температуру: без малого сорок.
Когда все уже были в сборе, сияющая Татьяна якобы по секрету, якобы приглушённо, но так, чтобы все, а, скорей всего, я, слышали, сообщила Агнессе:
– Представляешь! Нагао-сан пригласил меня в ресторан! Но вдвоём, с глазу на глаз, видно, пока не решается… запрещено… вот и сказал привести подругу… Пойдёшь?
Агнесса на удивление дружелюбно ответила свалившейся с неба сопернице:
– Ага, конечно! Слушай, давай-ка выйдем…
Аска, недовольная поворотом событий, всё равно победно поглядывала на меня, рисуя на щеке мушку.
Вернулись новоиспечённые подружки в лихорадочном возбуждении. Им понадобилась карта центра города. Каори одолжила свою.
– Вот тут, кажется… – ткнула ярко-красным ногтём Татьяна.
– А! Я знаю это место! – обрадовалась Агнесса. – Там полно подземных галерей… Ну блин, прямо лабиринт! И в каком из них?
– Не сказал! Придётся мозгами шевелить…
По всем признакам, хитроумный кумир, легко обводящий вокруг пальца поклонниц, головоломку задал и избраннице. Тёртый калач так просто не позволит собою полакомиться.
Не выдавая отчаяния, я выбрала из ящика самый крупный апельсин и отправилась в танцевальную студию. Аракава, ссутулив плечи, сидел на посту у монитора.
– На! – протянула я ему апельсин.
– Ешь сама. Там витамин С… укрепляющий…
Хоть я и сочувствовала простодушному ухажёру, но он мешал мне проанализировать сегодняшнюю санта-барбару. Пойду-ка в женскую душевую – туда ему доступа нет.
