– У меня нет головного микрофона, а горло побаливает, – схитрила я.
Аракава встал и ушёл.
* * *
Перед сценой бала, как и повелось, Агнесса не поехала с нами на лифте, направляясь к лестнице. Татьяна задержалась в гримёрной. Внизу Аска подобострастно беседовала с госпожой Оцука и её свитой. Воспользовавшись моментом, я заглянула на лестничную клетку, к Нагао-сан, сидящему в позе «Мыслителя» Родена.
– Хозяин, мы попробовали клубнику!
Хозяин сменил позу Мыслителя на осанку Цезаря.
– Ну и как?
– Душистая, спелая… А ведь сейчас поздняя осень…
Он пристально смотрел на меня, ища, судя по всему, какой-то скрытый смысл в моих словах.
– Любишь клубнику?
– Угу, люблю. Дорогая, наверное?
– Да брось ты! Без проблем! – янтарные глаза полезли мне в горловину платья. – Что у тебя там за кружево торчит?
Я заглянула себе в декольте:
– А-а… Это носовой платочек… Ма… ма… связала крючком…
Нагао-сан приуныл, опустив голову. Или ему кружево мешало обозревать глубины декольте, или он всё знал о моей маме.
– Зачем тебе носовой платок на сцену?
– А чтоб сморкаться, – устав от актёрства и дежурных фраз я шла ва-банк.
– Что? Болеешь?
– Ага, температура.
– А мама здесь, в Осаке? В крошечной квартирке?
Я сглотнула слюну. В горле нарастал ком. И английская леди вместо меня бодро произнесла:
– О-о, нет конечно! Мама в Европе…
Пора было ретироваться. Ещё чуть-чуть, и я бы призналась ему в постигшем меня горе…
По лестнице кто-то спускался. Нагао-сан изменился в лице, а я сделала шаг назад, к кулисам. Сахарным тоном Агнесса начала было приветствовать кумира. Но нервный возглас хозяина тут же оборвал её:
– И что ты всё мотаешься по лестницам?! Тут кругом лифты!
Взбешённый Нагао-сан промчался вихрем мимо нас к выходу на сцену, охраняемому сценариусом. Ангел чистоты помог ему нынче запросто войти в роль самодура Мураниши…
* * *
На этот раз госпожа Соноэ была милостива. Наш оживлённый диалог по-французски зрители оценили, вяло зааплодировав. А я на радостях, несмотря на запрет режиссёра, подозвала к рампе Марка и он, обняв меня за плечи, тоже блеснул французским. Сидящие в первом ряду дамы с умилением разглядывали изображаемую нами парочку лондонских голубков.
* * *
Едва я переоделась, как в гримёрку вошла Татьяна, без парика, с капроновой сеткой на голове, в подавленном состоянии. Она даже не устало, а как-то обречённо вздохнула, хмуро глянув на меня. За щекой у меня был лечебный леденец.
– Что, Тань, сильно измотана? – посочувствовала я подруге.
– Ага… Слушай, ты так противно клацаешь леденцом о зубы! – заткнула мне рот подруга.
Я растерялась. Что ответить на такой поворот сценария? За что это она взбеленилась? Интуиция… ну или анализ подсказывали: так срывает зло соперница в борьбе за мужчину… Если б было что-то другое, не касающееся соперничества, то она просто пожаловалась или ответила: «Да так, ничего…» Неужели Нагао-сан показал ей затылок, пока она протягивала ему свой эротический маникюр? Мою-то руку он задержал в своей, ища что-то в глубине моих глаз…
– Зачем ты так говоришь? И тональность бы надо сменить… – старалась образумить её я.
– Я не терплю чавканья во время еды! – образумилась и сменила тональность Татьяна.
– По какому праву такая грубость? – слегка вышла из себя я.
– Да потому что не надо делать из себя хавронью! – поставила особое ударение на последнем слове подруга.
– Хавронью, говоришь? Впервые об этом слышу… – всё ещё сдерживалась я.
– Ты же взрослая женщина! – никак не могла угомониться Татьяна Рохлецова.
В кулуаре послышалось сюсюканье Аски и Агнессы с Кейширо-сан и ровный голос Мивы, благодарящей его за что-то. Агнесса внесла угощение от Нагао-сан: отборные яблоки Голден Делишес. Татьяна в сердцах отвернулась. А у меня от нервного перенапряжения случился спазм века и сильно задёргался глаз. В одной комнате с только что расправившейся со мной подругой находиться было невозможно. Не Аска, а Татьяна Рохлецова применила абразивную дрель с твёрдосплавной фрезой…
Взяв из сумки мобильный, я кинулась, как в бомбоубежище, в танцевальную студию. Но глаз дёргался так, что пришлось сбегать в туалет и, смочив холодной водой мамин кружевной платочек, приложить его к веку. А ещё мне срочно требовался Думка. Но зайти в гримёрную, мама, в данном случае было выше моих актёрских сил.
До начала вечернего спектакля оставалось чуть больше четырёх часов. Убежать домой? Я хотела обо всём написать сестре. В театре не было доступа к интернету из-за отсутствия в гримёрных вай-фая. Единственная возможность – пройти в административный офис. Может, дадут компьютер.
На моём пути возник молчун Аракава. Помялся, понимая, что надо же что-то сказать, столкнувшись со мной нос к носу. И сказал:
– Ого! Глаз весь краснющий! Всё в порядке?
– Ага, всё в порядке! Чихнула… И тушь потекла…
– А-а… Ну, приходи через час в студию на танго.
В лифт я не зашла – не дай бог встречу ещё кого из заботливых радетелей. Бесшумно ступая, стала красться по лестнице вниз, к консьержу, чтобы спросить, где у них офис. Но инкогнито не получилось. С этажа главных на лестничную клетку вышел хозяин.
Повелитель и сердцеед, как безусый парнишка, смутился от нашего тет-а-тет. Кажется, на ходу перевоплотился в одного из сыгранных в юности персонажей…
– Спасибо за яблоки, месье! Мерси! – раскланялась я с ним.
– Madame? Mademoiselle?
[70] – по-французски спросил хозяин.
– Мадмуазель конечно!
– А что глаз красный? Обидел, что ли, кто-то?
– Растёрла… Мушка попала…
– Яблочная? Мушка-то? – пошутил певец.
– Ага… Та, что обитает в гримёрных…
– Так убей её!
– Я не умею убивать. А вы что на лестнице? Тут кругом лифты! – кольнула его же словами.
И через две ступеньки, как бы в добром здравии, поскакала к консьержу.
* * *
Административный офис, оказывается, находился на нашем этаже, в самом конце кулуара. Войдя внутрь, я сразу же увидела господина Накамура. Он сострадательно посмотрел на мой всё ещё дёргающийся красный глаз, но не задал лишних вопросов и с готовностью разрешил воспользоваться одним из компьютеров.
Я проверила электронный ящик. Пришли сообщения от брата, сестры и Вероники – подруги, проживающей в Америке. Все трое писали душевные письма, стараясь изо всех сил оказать мне помощь и поддержку. Из-за отзывчивости и сострадания родных слёзы моментально затопили глаза. Поэтому я быстренько навела курсор на выход из электронного ящика и удалила историю посещения сайтов. Затем принесла извинения администрации за причинённые неудобства, решив, что больше сюда не вернусь. Пулей добежала до душевой и там уже дала волю чувствам. Мама! У меня больше нет мужества бороться! Твоя кончина лишила меня цели! И я выбрасываю белый флаг! Я побеждена. И смиряюсь с поражением! К чёрту признание и популярность! Мне нужно просто выжить…
