Агнесса вздрогнула:
– Ударилась? Больно?
Рена и Каори вскочили с подушек:
– Тебе помочь? Ой, всё лицо красное! Синяк будет!
Каори бросилась к двери:
– Сейчас принесу льда из морозилки!
– Только не льда! Умоляю! – вскричала я от её услужливости.
Японские школьники слишком бесхитростные – вот на них и наезжают одноклассники и учителя. Им бы перед школой научиться смекалке. Актёрской, например…
Постучал Джун:
– Ну что, пообедали? Все, кто хочет заниматься танго, прошу пройти в танцевальную студию! Аракава-сенсей уже там.
Татьяна поморщилась. А я с готовностью направилась к двери лишь бы выскользнуть из комнаты, хотя на танго у меня не было ни сил, ни настроя.
Танго – это огонь, зов эроса, вожделение, любовное исступление под сладкий шепоток искусителя. Чтобы самозабвенно танцевать танго, необходимо видеть все краски неба, восхищаться покачиванием гладиолусов у Токийской башни, улавливать ванильный аромат бельгийских вафель, осознавать, что цветы – изумительно прекрасны, кусты и деревья не просто зелень, а бальзам для ненасытного глаза, пение птиц – елей для слуха. Аргентинский танец – сплав гармонии мироздания с либидо, с пластикой, гуттаперчевостью. А у меня шок от потери мамы уничтожил гармонию, угробил красоту и любовь. Безутешное горе искалечило, превратило меня в незрячую и глухую.
* * *
В танцевальной студии Аракава выстроил Кена, Джуна, Рену, Каори и меня по струнке. Затем на правах учителя показал базовые шаги и движения танца. Шаг вперёд, в сторону, назад… У дебютирующих Рены и Каори ничего не получалось и разминка затянулась надолго. Тогда Аракава вызвал меня к себе, чтобы в паре продемонстрировать основные движения: салида, очо, каминада. Джун поставил диск с аргентинскими мелодиями.
Аракава вдруг притянул меня к себе, и мы принялись не демонстрировать, а танцевать. Глаза Аракавы горели, совсем близко. Он оказался идеальным для меня партнёром. Я ощущала каждое движение его мускулов, чувствовала любой, даже самый лёгкий, нажим тёплых ладоней на мою правую руку или спину. Не испытывая ни самозабвения, ни пыла, я станцевала с мастером механическое, технически безукоризненное танго молотковой дробилки. И автоматически подковырнула учителя: внутренней стороной бедра обхватила партнёра высоко, почти у поясницы, и медленно заскользила ногой по нему вниз. Аракава с эмоциональностью, недозволительной для учителя выдохнул: «О-о-о!»
Что я делаю? Один из моих бывших партнёров-европейцев как-то сказал, что при таком движении мужчина чувствует жар между ног партнёрши и это его «заводит». Рена и Каори захлопали в ладоши:
– И мы так хотим! Аракава-сенсей, научите!
Станцевала я и с Кеном, и с Джуном – механически, бесчувственно. Удовлетворения от танго не было. Моё биополе не вписывалось в биополе партнёров и химических реакций в энергетике наших тел не происходило. Внутри меня была разруха и пустота. А в аргентинском танго, гимне неподдельной чувственности, актёрские штампы не выручат, и лицедейство бесполезно.
* * *
Еле дождавшись вечернего спектакля, я встретила за кулисами Нагао-сан и скромно, без хитринки в голосе, поблагодарила за мандарины. А тот, с хитринкой, лукаво, ответил:
– Это – витамины! Береги здоровье… Сейчас – время вирусов…
Ага, и маэстро печётся, как Фуджи-сан, о моём самочувствии? А после этого следует ждать лукавых каверз и хитрых подножек?
Татьяна почему-то не подходила ко мне. Стояла обособленно, у второй кулисы, прямо на пути у Нагао-сан. Выгнув спину и оттопырив зад, она явно встала в зазывную позу. Нагао-сан, идя на выход к судну «Faith», медленно обошёл Таню сзади, приостановился на несколько мгновений, осмотрев многообещающую стойку, о чём-то задумался, затем, изменившись в лице, стал входить в роль свирепого хозяина.
* * *
В антракте фруктов не поступило. Наверное, кумир уже замучил Кейширо-сан, посылая его за покупками в ближайшую фруктовую лавку.
Одевшись ко второму выходу, за двадцать минут до него, я сунула в рот лечебный леденец и ушла делать упражнения для голосовых связок в танцевальную студию. А там, уткнувшись в монитор и будто бы следя за ходом пьесы, сидел Аракава. Я постеснялась при нём сосать леденец, тренируя диафрагму и мышцы горла мычанием «до-ми-соль-до-соль-ми-до», или на французский манер горланить: «Э-ле-о-но-о-ора…» Поэтому, как львица в клетке, принялась расхаживать туда-сюда по студии. Аракава удивлённо обернулся, встал и ушёл.
Не зная, чего ожидать на этот раз от госпожи Оцука, я отработала заодно и несколько фраз для монолога со зрителем, репетируя у зеркала сопровождающие его жесты и грациозные позы.
Уже перед самым выходом на сцену бала, от стоящей рядом Татьяны я учуяла запах ацетона. Она шевелила в воздухе пальцами с ярко-красными ногтями – видимо, только что покрыла их лаком и досушивала. Интересно, зачем она их так раскрашивает? Зрителям нет дела до её ногтей… Или она использует яркий лак, как тот алый отрез шёлка из «Кровавой Мэри»? И не для Джонни – это точно…
Интернет учит женщин нескольким правилам соблазнения мужчин. Одно из них звучит так: «Яркие ногти – открытый призыв к сексуальности», или: «Любая дама с ярко-красным маникюром, бесспорно, окажется в эпицентре мужского внимания». То есть мужчина, как бык, реагирует на красное и возбуждается? Тут и психоанализ не требовался для простого, как хозяйственное мыло, вывода: протягивая кумиру руку для пожатия, Татьяна пыталась завлечь его на красное. Она и перчатки на бал не надевала…
Я нервничала перед вторым выходом, глядя на очаровательную госпожу Оцука, сидящую на изящном раскладном стульчике в закулисном пространстве. Соноэ-сан шутила с девушками из своей свиты и была в отличном расположении духа. Значит, общаться по-французски будем! Утром она то ли не выспалась, то ли встала не с той ноги. И не пожелала говорить на чужом языке…
На сцене ласковые янтарные глаза ворожили, лобзали английскую леди спереди, а когда она встала лицом к зрителям, пылкий взгляд хозяина овладел ею сзади. Обмахивая веером падающую в обморок Татьяну, я украдкой обернулась к Нагао-сан. Тот молниеносно отвёл глаза. А зрителям проказы хозяина были невдомёк, поскольку, даже в лорнет, они видели лишь его профиль.
По логике вещей, чтобы блестяще сыграть пик любви к служанке в концовке второго акта, кумиру требовалась чувственная «подпитка», эмоциональный детонатор. Может, таким манером он его и получал?
Я подбежала к Мичико-сан, не запутавшись в шлейфе своего платья, и голос был звучным, сильным. Всё шло хорошо… Однако находившаяся в прекрасном настроении за кулисами Оцука-сан на сцене вновь показала мне зад, бросив торопливо по-французски: «Пустяки!» А мне, вооружённой до зубов монологом со зрителем, на её каверзы уже было наплевать.
У рампы я о многом поведала зрительному залу французскими словами, междометиями, а также позами и жестами. В том числе и о внутренней драме англичанки, убежавшей из Лондона на край света. Уложилась в отведённое мне режиссёром время, не забыла выдержать трагическую паузу. Кроме этого успела удостовериться в собственной прозорливости, глянув мельком на Татьяну, протягивающую Нагао-сан руку для пожатия. Ногти с ярко-красным маникюром оказались аккурат под носом у хозяина. «Правда, дорогой?» – вспомнила я и о супруге, поскольку в набор супружеских обязанностей входят жалость и сострадание к надоевшему до чёртиков мужу. Моя сердобольность дала возможность Марку приблизиться к рампе и применить кое-какие приёмы отвлечения внимания зрителей от болтливой жёнушки к нему, великолепному…
