* * *
У двери в гримёрную сидела на корточках Мива и снимала целлофан с небольшого букета цветов в белом горшочке.
– Красивые… – подсела я к ней. – От сердечного друга, наверное?
– От ассоциации зубных врачей, – невозмутимо ответила Мива, и, заметив моё удивление, добавила: – Я – зубной врач, но ушла из клиники, чтобы попробовать себя в театре.
А-а, ну теперь хочешь не хочешь, из уважения к такой профессии, придётся пользоваться её антисептическим гелем…
Тут подошли наши девушки и принялись восторгаться икебаной Мивы.
* * *
Агнесса не разговаривала с Аской. Она крутила в руке яблоко, решая, с какого бока от него откусить, и потешалась:
– Ну хохмач! Юморист!
Моя логика, моментально связавшая в одну упряжку яблоко от Нагао-сан и слово «хохмач», никак не могла сделать заключение: почему же кумир – хохмач. Таня, сосредоточенно выщипывающая брови, не сразу ответила:
– Он ещё и не такое вытворил! Я позирую Джонни, облокотившись о прилавок… Тот меня фоткает и вдруг Одзима-сан встаёт рядом со мной в ту же позу, делает жест, будто поправляет бюст и прихорашивается перед фотоаппаратом. Зал взорвало от хохота!
Уф-ф, и мою логику чуть не взорвало от хохота. Пора бы ей угомониться!
Репродуктор прокашлялся и, назвав моё имя, приказал идти встречать посыльного. Посыльного?! И с чем, интересно? Может, лекарства от доктора Огава?
Пока я накидывала на голые плечи спортивную куртку, за дверью послышалась возня, усталые вздохи и шелест целлофана. Раздался голос:
– Цветы для госпожи Аш!
Девушки окаменели. В раскрытых дверях завис в воздухе огромный, не меньше метра в высоту и в ширину, букет белых лилий, пурпурных камелий, ирисов, вплетённых между ветвями пихты и стеблями трав. О боже! Что это? Наверное, ошибка…
Букету такого масштаба в гримёрной не нашлось места и посыльный поставил его в кулуаре, возле левой створки двери. Протянул квитанцию. Я на ней расписалась. А у самой от приятного сюрприза закружилась голова… Никогда в жизни я ещё не получала столько цветов! Или это тот продюсер из первого ряда, поддержавший меня своим «Oh, yes!». А может, высоконравственный Накамура-сан? Фантазия у меня разыгралась и метила уже выше, на любимца миллионов японских дам.
Вышла вразвалочку Татьяна и ревниво спросила:
– От кого цветы?
– Не знаю! Тут вот, за лилиями, табличка. На ней написано.
– Я не могу читать по-японски… – холодно призналась Таня.
Как это, не может читать? В течение всех репетиций, уверенная в себе, нога на ногу, эта народная артистка держала текст в вытянутой руке на уровне глаз, и даже я не догадалась, что та неграмотная! Грамотную она играла мастерски, без сучка без задоринки! Браво!
Выбежала Рена:
– Ого-го! Вот это букетище! За ней показалась Каори:
– О-о-о!
Рена раздвинула лилии, читая надпись на табличке:
– Госпоже Л. Аш от доктора Огава.
– Кто это, доктор Огава? – беспардонно пытала меня Татьяна.
– Жених… – и не успела договорить «моей мамы».
Рена и Каори одновременно закричали:
– Congratulations!
Ошибочка… Прямо как на приёме у хозяина Мураниши.
У Татьяны отлегло от сердца, и она направилась в сторону туалета. Я села на корточки около букета, вдыхая дурманящий аромат белых лилий. Сенсей! Ноги у меня стали ватными от такого рыцарского поступка, от редкой чуткости доктора и его трогательной заботы. Зашла в гримёрную за мобильным, будто в холодильник попала. Зеркала напротив Аски, Мивы и Агнессы покрылись инеем. В кулуаре мы молчаливо пересеклись с возвращающейся из уборной Таней. Меня лихорадило.
В душевой я позвонила Огава-сенсею и еле пробилась к нему через заслон медсестёр. Доктор, естественно, услышал в трубку один лишь писк…
– Букет доставили? Да? Только что? Да не пищи! Ничего не разобрать! Говори внятно!.. Ладно, перезвоню вечером…
Женский доктор, всю жизнь фехтующий скальпелем в руке со смертью и ни разу не сложивший оружия, капитулировал от женских слёз.
* * *
В танцевальной студии из монитора раздавались овации зрителей. Утренний спектакль отыгран. До вечернего – три часа перерыва.
Мой букет разочарованно оглядывал Накамура-сан.
– Вот… Принёс вам ланч-боксы от нашего киноконцерна. Там всего лишь чуть-чуть мяса… А остальное – овощи и рыба. Приятного аппетита!
Девушки склонились над комплексным обедом, изящно орудуя палочками. Ни один кусочек мясного фарша не выпадал у них обратно в бокс или в вырез платья, скользя по груди.
Только-только я аккуратно распаковала роскошную коробку с обедом, обёрнутую шедевром японской бумажной индустрии, похожим на шёлковое кимоно императорских наложниц, как пришёл Кейширо-сан:
– Девушки-и-и! Можно войти? Посылка от господина Нагао!
Мои соседки раскрыли рты, и у некоторых из палочек выпал-таки прямиком в декольте мясной фарш. Кейширо-сан поставил у входа большую картонку, в которой явно были не гамбургеры и не пончики…
Агнесса переглянулась с Таней, Рена с Каори, Мива бросила беглый взгляд на меня, а Аска осторожно, как к бомбе, подошла к посылке. В ней красовалось килограмма три крупных, дорогих в это холодное время, мандаринов из префектуры Кумамото, с южного острова Кюсю.
Никто не обрадовался фруктам. Девушки озадаченно молчали. Мне очень хотелось провалиться сквозь циновки. Нагао-сан, кажется, переборщил… Зашифрованное в яблоках и мандаринах сообщение было очевидным… Но пока лишь мне одной. Да и крабовые роллы, и пирожные «Монблан» нашли адресата.
Все, кроме Рены и Каори, украдкой посматривали на остальных, пытаясь путём дедукции вычислить на лице одной из нас знаки радости. Татьяна с наигранным равнодушием чистила мандарин. Агнесса поникла духом, но ненадолго. Аска в крайнем раздражении налила себе кофе, а о нас забыла.
Лицо у меня вновь запылало и на этот раз приобрело мандариновый оттенок. Улика весомая! Наблюдательные соседки вот-вот догадались бы и не помиловали. Меня ждала зверская шлифовка: Агнесса – алмазным абразивным бруском, Татьяна – вулканической пемзой для ног, Рена и Каори – безболезненной наждачной шкуркой, Мива – бормашиной, а Аска – абразивной дрелью с твёрдосплавной фрезой.
И тогда я сыграла свою самую трудную, пожалуй, закулисную роль. В системе Станиславского не указано, как за пару секунд сделать залитое краской лицо бледным. Пришлось импровизировать. Столкнула локтем со стола тюбик губной помады. В следующую секунду стремительно дёрнулась его ловить и бережно стукнула лицо о столик, а снизу устроила звучный удар кулаком по дереву. Ещё одна секунда ушла на крик «Ой!», и я схватилась за висок.
