У открытого занавеса, на фоне судна «Faith» был установлен алтарь с подношениями синтоистским божествам: апельсины, бананы, яблоки, листья капусты и разной зелени, японская белая репа дайкон. Священнослужитель, одетый в зелёное кимоно и с высоким головным убором «пирожком» стоял у алтаря в ожидании начала молитвенной церемонии инаугурации театрального представления.
Первым выступили, очень кратко, Накамура-сан и режиссёр. Затем дали слово госпоже Фуджи. Та, милая, озорная, обернулась к сидящим сзади. Как назло, я была крайней. То есть сидела хоть и в последнем ряду, но на том же месте, что и примадонна, и ни одна из голов не заслоняла меня от её милости. Глядя прямёхонько на меня, Фуджи-сан нарочно или не нарочно произнесла почти ту же реплику, которую отобрала у меня на балу:
– Ну что же вы расположились так далеко? Сядьте поближе, мы ведь все – одно целое! Ну давайте же!
Она встала, призывно помахивая рукой и мне подумалось, что она вот-вот подбежит и потянет меня за рукав в свой обманчивый альфа-мир. Сато-сан тоже призвал нас сесть ближе. Наш ряд, как по команде, потупил очи и опустил головы, что по-японски значило: «Мы дико извиняемся, но нам и здесь хорошо!»
Фуджи-сан разыграла на лице досаду за нашу стеснительность, нужную ей как собаке «здрасьте» и тоном молодости и непорочности рассыпалась в благодарностях всему чудесному коллективу, в том числе и иностранным коллегам, с которыми ей так легко и уютно.
Нагао-сан был приглашён к алтарю. Он встал, преклонив голову. То же самое сделали все находящиеся в зале, молясь об успехе начинания.
Священнослужитель читал молитвы и совершал обряд подношения урожая божеству, чтобы тот оберёг нас от эксцессов во время спектаклей и принёс гастролям всего в избытке: и зрителей, и триумфа, и доходов.
За полчаса до запуска зрителей мы освободили зал. А без десяти одиннадцать битком набитый лифт опорожнил нас за кулисы. Нагао-сан смотрел в зрительный зал через крошечное отверстие в чёрном маскировочном занавесе. За ним, поочерёдно, приложили глаз к дырочке и мы. Ни одного свободного места! Аншлаг на премьеру.
Третий звонок. Полилась сердцещипательная вступительная мелодия под крики чаек и плеск морских волн. Кейширо-сан, в сильном волнении, совершал, как тот синтоистский священнослужитель, обряд сдувания пылинок с пальто хозяина и контроля его накладных усов. Таня встала за спиной Нагао-сан и, на мой взгляд, очень даже чувственно дышала ему в затылок.
Маэстро поднялся по закулисной лестнице на площадку для спуска на сцену по трапу, показал нам с Таней фигуру из пальцев, ну ту, «ОК!», и вышел к зрителям. Тут начались бурные аплодисменты, и пока народ горячо приветствовал любимца, а господин Нагао наслаждался овациями, спектакль не начался.
Наконец публика притихла. На сцене были слышны голоса Марка и Джонни, обсуждавшие по-английски вопросы бизнеса с только что прибывшим из Англии хозяином Мураниши. Гото-сан помог Тане, а затем и мне, преодолеть десять ступеней к большой сцене, почитанию зрителей, к славе.
Выйдя на трап, я забыла саму себя! Под софитами я была как сардина в воде. Никакой робости из-за множества глаз, следящих за победным спуском на японскую землю взбалмошной английской дамы с беспечальной жизнью и крупным капиталом, раздающей направо и налево счастливые буржуйские улыбки.
Я не сразу заметила, что зрители первых рядов и, естественно, весь сидящий за ними зал лишь мельком глянули на возню с коробками и картонками, а также пререкания дамочки с носильщиком. Все глаза были прикованы к хозяину Мураниши, прекрасно говорящему по-английски с Джонни. И Джун что-то быстрее обычного зашептал «Уходим!» За кулисой приветливый Кен вновь встретил меня доброй улыбкой, и я в благодарность погладила его по кителю. Оказавшись в закулисном полумраке, я разочарованно сорвала с головы сдавливающую виски ненавистную шляпу-колокол. И это всё?! Полторы минуты магии и огромный кукис с маком славы? «Это потому, что выход без слов, мэм, – уговаривала я себя. – Пойду-ка лучше тщательно подготовлюсь к фурору на приёме у хозяина…»
Из лифта выходил господин Кунинава. Он чрезвычайно обрадовался «землячке» и, как рыбак, показывающий, какую здоровенную рыбу он выловил, спросил:
– Ну что? Сегодня саба? Сардина? Или китище?
– Не-е, у меня сегодня пескарь! – я большим и указательным пальцами изобразила «пескаря».
– А что так?
– Выход коротковат…
– Не бери в голову! Все начинают с коротких выходов! Будешь блистать на помолвке…
* * *
Девушек в гримёрной не было. Переодевшись в джинсы и спортивную куртку, я уставилась на Думку. А рядом с ним вдоль зеркала разлёгся барином мой накладной хвост. На всякий пожарный я решила каждый день, перед уходом из театра, забирать его домой. А вдруг он нечаянно пропадёт, как в том страшном сне? Исчез же алый отрез шёлка из сундука Татьяны? И напялят на меня куделя…
Пришли девушки, шумные, жизнерадостные, разговорчивые. Аска достала из сумки большой термос, и в комнате запахло кофе. Запаслась она также и семью пластмассовыми стаканчиками, наливая всем напиток домашнего приготовления. В репродуктор послышался голос помощника режиссёра, вызывавший к себе Рену, Каори и Татьяну.
Агнесса, видимо, вышла в туалет. И Мива куда-то пропала. Аска, меняющая антитранспирантные подкладки в проёмах рукавов бального платья, обратилась ко мне:
– Будешь ещё кофе? Наливай себе когда захочешь и сколько захочешь! Термос на полтора литра!
Я благодарно посмотрела в глаза госпожи Аски, тёплые, как и её термос, и из вежливости долила себе полстакана.
Антракт.
Вернулась довольная Татьяна. За ней следом Агнесса и все остальные. Мива только что где-то купила бутерброды и, протерев руки антисептиком, раздала их нам. В дверь постучали. Кейширо-сан поставил на циновки нарядную коробку:
– Это – вам, девушки! От Нагао-сан!
Все, кроме Татьяны и меня, окружили увесистую коробку и, затаив дыхание, открыли. Крабовые роллы из дорогого ресторана. Их было ровно семь, обёрнутых подарочным целлофаном.
Агнесса положила свой ролл на столик у зеркала и умилённо смотрела на него, будто это была любовная записка от кумира. Я оставила свой в коробке, предложив девушкам разделить его или съесть той, которая захочет добавки. Я не ела крабов и, схитрив, сказала, что у меня на них аллергия.
В ответ на электронное письмо Алекса я писала ему с мобильного длинное послание, состоящее из детских воспоминаний и жалоб на ночные кошмары.
Девушек вокруг не было… Ведь я находилась в другой жизни, той, счастливой, несмотря на сложные отношения родителей. Мне было года три-четыре, а помню отчётливо. С подружками постарше мы играли в дочки-матери. Они укладывали меня, то есть дочку, спать, а я плакала и пыталась сползти с кровати. Одна девочка рассердилась:
– Сейчас позову Бабайку!
Я ревела:
