И замялся.
– А мне что говорить? – я чуть не разлила кофе.
– Осторожней! Обожжётесь! Будете с Марком выкрикивать «Congratulations!»
И засмеялся:
– Ладно, потом… на сцене посмотрим…
Из нашей гримёрки слышалось воркование танцовщиц, поэтому я туда не зашла, а прямиком направилась в душевую. Крепко заперлась на задвижку. Села на скамью. Поперхнулась глотком кофе. Дива, неприхотливая, сердечная, простецкая, беспокоящаяся о том, чтобы я не простыла в наступающие холода, отняла все мои реплики! За что? Аргументации госпожи Фуджи я не принимала. Якобы уроженка Кансая… Якобы все тут её знают… А у меня – акцент… Ну и что? Логика далеко не европейская… К тому же на кастинге Накамура-сан уверял меня, что английской леди акцент нужен позарез.
Мне снова хотелось сбежать… Туда, на кровать, где можно кататься и думать о маме.
Вернувшись в гримёрную, я сообщила Татьяне о разговоре с режиссёром. Та, укладывающая и так, и сяк локоны на парике, бесстрастно отреагировала:
– Ну-у… Без козней не бывает! На то она и прима!
– Я как всегда не нахожу логики в их доводах…
– Тебе нужна логика? Нет реплик, нет и интереса у зрителей Кансая. Вот и вся логика!
– Боится выглядеть не в лучшем свете рядом с нами, что ли?
– Не знаю.
– То она меня пряником, а тут кнутом…
– Ты не знаешь, что ли, здесь кнуты не используют. В волосы на сцене тебе не вцепятся… Истерики при всей труппе режиссёру не устроят… Всё тихо-мирно, тактично, благовоспитанно! Хи!
– И то верно! Она тихо-мирно лишила меня слов, благовоспитанно заткнула мне рот и тактично перекрыла доступ кислорода!
– Не знаю, не знаю… Может быть, и так… Я ни о ком плохого сказать не могу… Кроме Марины Кулехиной, конечно!
Уложив наконец свои локоны, Татьяна принялась натягивать колготки. И я заторопилась. Слой грима. Яркая помада. Накладной хвост, вплетённый в волосы и закрученный в виде ананаса. Ого! С первого раза получился! Надеюсь, что его эффектность и незыблемость на моей голове поможет мне избавиться от ига парика. Рена восторженно произнесла:
– Pineapple!
Аска с недовольной гримасой открыла было рот, чтобы сделать мне замечание, но я ещё не доела её шоколадное пирожное, и, глянув на него, она промолчала – вспомнила, наверное, о том, какой с утра была доброй.
Развернув плечи и приподняв уголки губ, я зажала локтем шлейф своего золотистого платья-дезабилье в голливудском эротическом стиле и двинулась искать Марка. Если три моих реплики отняты, то и «супруг» оставался без слов.
В боковом кармане третьей кулисы, на замшевом табурете, сидел Нагао-сан, притаптывая ногой в такт мелодии, которую чуть слышно напевал. При виде сверкающей бриллиантами и золотом английской леди в откровенно эротическом платье и с ярко накрашенными губами, он прекратил притаптывать ногой и напевать, хотя рот так и остался открытым. Оглядываясь, нет ли где-то поблизости «honey», английская леди моим голосом произнесла:
– Дозо йоросику онегай симасу! Прошу любить и жаловать!
Певцу было не до дежурных фраз… Его глаза скользнули по моим обнажённым плечам, произвели оценку бюста, залезли в декольте, пошарили по бёдрам, стрельнули вверх к причёске, и кумир наконец-то выдохнул:
– У-уфф! You’re beautiful!
[51]
Он, кажется, шпарил текстом популярного хита Джеймса Бланта. Уж не его ли напевал, притаптывая ногой?
– Вы так считаете, господин Нагао? Ну, спасибо за комплимент! – И я выдавила из себя шикарную голливудскую улыбку.
Господин Нагао с наслаждением нюхал воздух:
– Какими духами пользуется француженка?
– Французскими, вестимо… «Диориссимо».
– О-о, пахнут весной, ландышем… А что печальная?
Как так печальная?! Я тут улыбаюсь ему как Чеширский кот, прилагаю нечеловеческие усилия, чтобы светиться изнутри… А он мне – печальная!
Ласковый янтарный взгляд буравил мне душу. Мошенничество бессмысленно с человеком, обладающим мощной аурой. Тогда, стерев с лица улыбку и погасив искусственное освещение внутри себя, я пошла на откровение:
– Нагао-сан, у меня больше нет ни одной реплики. Отобрали… Только что режиссёр уведомил…
Хозяин, нахмурив брови, вскочил с замшевого табурета и сжал кулаки, как будто вставал на мою защиту, готовый драться с режиссёром. И тут я увидела Марка… Он пожелал нам доброго утра и через первую кулису ушёл в зрительный зал.
– Прошу прощения, господин Нагао, мне надо переговорить с партнёром.
Повернувшись к хозяину задом, у меня вдруг запылала огнём вся спина.
* * *
Супруг сидел в первом ряду, подавленный, в стрессовом состоянии.
– Ты уже знаешь, Марк, да? Режиссёр сказал? Наши реплики отдали японским статистам.
Марк с укоризной глянул на меня, как будто упрекнул – «Это ты во всём виновата!» Но не проронил ни слова.
– Honey, у меня вертится на языке лишь одна реплика. И её никто не в силах у меня отнять! Fuck them!
[52]
Марк не засмеялся. Он угрюмо молчал. И я умолкла, садясь рядом. Ладно, дорогой, давай смотреть второй акт.
Мыльные страсти на сцене накалялись. Отец служанки уговаривал её вернуться в дом хозяина, потому как тот хорошо платил. Жених, Кунинава-сан, торопил со свадьбой, чувствуя что-то неладное. Фуджи-сан увёртывалась от его объятий, давая понять зрителю, что сердце её не с ним. Сам хозяин Мураниши крепился, не шёл просить служанку вернуться. А любовь подтачивала его жестокосердие, как вода точит камень. И впервые в жизни хозяин стал совершать добрые поступки. Мичико, суженая благородных кровей, ревновала и устраивала истерики из-за абсурдных, несвойственных хозяину гуманных дел: то он бездомного пса накормит, то окажет моральную и материальную поддержку замёрзшему попрошайке. Наконец девушка, держа в руках охапку ветвей с пурпурными камелиями, возвращается с повинной в дом господина Мураниши. И тот на радостях готовит вечеринку с чужеземными гостями. Мичико наседает на жениха-миллионера, заставляя его приурочить бал к объявлению об их помолвке. Слабея от мощного натиска Мичико, хозяин провозглашает о помолвке. Служанка мечется, зная, что если уйдёт во второй раз, то больше не вернётся.
Нагао-сан спел две задушевных песни, от которых остался комок в горле и привкус мёда во рту. Фуджи-сан тоже пела. И было заметно, что она слегка позанималась вокалом.
Наша сцена. Я уж было взяла Марка под руку (а тот её не погладил), как режиссёр, ничего не объясняя участникам картины, произвёл новую расстановку: мы с Марком выходим на сцену, выкрикиваем «Congratulations!» и встаём справа от хозяина и служанки. А наши реплики с низкими поклонами вглубь сцены, а посему – попками в зрительный зал, радостно произносят две статистки в кимоно. И видно, что они радуются не столько самой помолвке, сколько неожиданно свалившемуся с неба дару: чужим длинным репликам и привлечению интереса зрителей к их мягкому месту. С примадонны как с гуся вода и она от всего сердца благодарит меня за поздравления.
