Все артисты первой сцены прохаживались по подмосткам, разглядывая декорации. Я подошла к Татьяне. Бутафорская лисица из натурального меха и с глазами-пуговицами шиковала у неё на шее. Нагао-сан на сцене не было. Режиссёр хлопнул в ладони, требуя внимания. Держал речь он минут пятнадцать, но я его не слушала. Там, над зрительным залом, в бархатном полумраке, прямо у купола, пускавшего крупную хрустальную слезу – люстру, витали души моих родителей. Разведённые судьбой, и вновь повенчанные на небесах, они обнялись, любуясь своей дочкой. Я смотрела вверх так долго, что Татьяна шепнула:
– Да, люстра роскошная… Стоит твоих и моих гарантий вместе взятых!
– Ага, вот и я глаз от неё отвести не могу, – согласилась я.
Сато-сан, как чародей, сделал знак осветителям, и тут же за судном «Faith» заплескались морские волны, покрытые рябью в лучах восходящего солнца. Загудел прибой… Крики чаек будили нагасакских рыбаков… Начиналась мистика, белая магия…
Помощник ассистента режиссёра, господин Гото, увёл нас со сцены к третьей кулисе. Возле лестницы с десятком ступеней, ведущей на «стартовую площадку» английского судна, стоял изысканный господин, одетый по последней моде лондонских кутюрье – хозяин Мураниши. Рядом, держа его шляпу, маячил Кейширо-сан, верный вассал господина Нагао. Он поправлял хозяину парик и сдувал пылинки с его великолепного пальто.
Очерёдность была отработана на репетициях: первым на палубе появлялся Сам. За ним спускалась по трапу дама с лисицей – Татьяна. И уже потом, когда на сцене вовсю шла картина встречи хозяина со своей невестой, а также с английскими партнёрами по бизнесу, Марком и Джонни, на публике появлялась я.
Кейширо-сан помог хозяину Мураниши надеть шляпу, надавил двумя пальцами на края его накладных усов. И наконец Нагао-сан с опаской поднялся по закулисной лестнице, задержался на площадке, сосредоточившись перед выходом на сцену.
Гото-сан поддержал под локоть кутающуюся в лисий воротник Таню, пока она кокетливо поднималась по железным ступеням. Перед спуском по трапу судна «Faith» она подмигнула мне и исчезла. Гото-сан поддержал и меня за локоть, чтобы я в целости и сохранности добралась до палубы. И правильно сделал, не то я, качающаяся и падающая даже на ровном месте, запнувшись о ступеньку, уже хваталась руками за воздух. Джун с картонками и коробками легко, через две ступеньки, допрыгал до площадки и мотнул подбородком: «Пора!»
Я вышла на трап корабля. Передо мной раскинулась Нагасакская гавань, то есть зрительный зал, и пирс, то есть сцена. В зрительном зале сидели Накамура-сан, драматург госпожа Инуэ и ещё несколько персон. Придерживая на затылке шляпу-колокол, я задрала голову, будто любуясь в восхищении чистым утренним небом. А на самом деле выглядывала под потолком, у люстры, своих родителей. Сзади забурчал Джун:
– На кой чёрт дамам привозить из Англии столько шляпок и бижутерии?
Спускаясь по трапу, я пожурила его:
– Не ваше дело, милейший! И осторожней! Вон в той картонке оч-ч-чень дорогая шляпа!
На «земле» меня встречала китайская парочка в национальных костюмах. «Китаец» воскликнул: «Наконец-то, мэм! Добро пожаловать в Нагасаки!» И как-то уж очень жарко обнял меня, тесно прижимаясь. Всё. Джун шептал сзади: «Уходи со сцены!» До следующего выхода был весь первый и почти весь второй акты.
Не переодеваясь, я решила спуститься в зрительный зал, чтобы посмотреть первое действие и понять наконец, в чём суть пьесы. В кулуаре, у входа в зрительный зал, на высоком замшевом табурете восседал в одиночестве небожителя господин Нагао. Одетый с иголочки, с профилем Кесаря, он был неотразим. Я слегка поклонилась ему, здороваясь и пристально глядя на его усы.
– Сэр, вы просто шикарны! Вот только ус… простите…
– Что? Опять? – Нагао-сан раздражённо придавил ус к верхней губе. – О-о! Надо отрастить свои… Больше не буду бриться!
Я прошла в глубину зала. Режиссёр расставлял на сцене массовку вокруг Фуджи-сан, одетой в розовое кимоно шестнадцатилетней девушки с розовым цветком камелии в волосах. Господин Кунинава почему-то лез к ней с объятиями. И тут я поняла, что он в спектакле являлся женихом служанки.
Картины первого акта менялись медленно. Режиссёр то и дело останавливал актёров, чтобы внести лёгкие изменения в расстановку статистов на сцене.
* * *
Наблюдая из зрительного зала за примой Фуджи-сан, я отдавала должное её актёрскому мастерству. Издалека пятидесятилетняя актриса без труда убеждала меня в том, что ей не больше шестнадцати. Походка застенчивой деревенской девушки, неуверенные жесты, поправляющие камелию в причёске. Трепетный голосок противостоял цинизму и жестокости хозяина Мураниши, храбро давал отпор его самодурству. Простодушие молодости всё более растапливало безжалостное сердце властелина. После очередной вспышки гнева, блестяще сыгранной господином Нагао, юная служанка в отчаянии, закрыв лицо ладонями, убегает от тирана. Тот, один в пустом доме, падает на колени, схватившись за голову и почти рыдает. Затем закуривает сигарету, долго смотрит в зрительный зал и бархатным баритоном, задевающим за живое, заставляющим прикладывать к глазам носовые платки, поёт о том, что, кажется, влюбляется, и, противясь этой любви, становится всё грубей и безжалостней к девушке из деревни, где зимой на снегу цветут сотни розовых и пурпурных камелий.
Итак, с первым актом всё было ясно. Обычная слезливая мелодрама, разыгрываемая не в бразильских особняках, а на фоне утончённой японской пустоты, изящного минимализма. До начала второго акта тридцать минуть перерыва. За это время мне нужно выпить кофе, загримироваться под английскую леди, соорудить «ананас» и одеться на вечеринку у хозяина Мураниши. Если успею, то смогу посмотреть из зрительного зала и второй акт, до самого своего выхода в последней сцене. А уж она-то мне давно близка и понятна даже без чтения сотен иероглифов с тысячами загогулин.
На этаже «главных» стояла платная кофемашина. Купив кофе, я осторожно несла его мимо гримёрной Нагао-сан. Оттуда снова высунулась голова шпика Кейширо-сан, мастера задавать праздные вопросы:
– Что, кофе купила? Ну пей, пей…
Из лифта выбежала разгорячённая, сияющая Фуджи-сан. Она ойкнула, внезапно увидев меня, и чуть не бросилась мне в объятия, хохоча:
– Ну надо же, как я испугалась!
Фуджи-сан погладила меня по свободной от кофе руке и мы обменялись улыбками приятельниц, в данный момент торопящихся по делам, но всегда открытых к общению.
В лифте тепло исходило не только от горячего стакана с кофе, но и от взаимопонимания с жутко популярной, но неприхотливой японской дивой.
Ступив на ковровую дорожку, ведущую к нашей гримёрной, я услышала голос режиссёра:
– Госпожа Аш, а я вас ищу!
– Что-то срочное, Сато-сан?
– Вот-вот, срочное… Я только что беседовал с Фуджи-сан… Будут небольшие изменения в сцене бала у господина Мураниши… Как бы сказать… Госпожа Фуджи уроженка Кансая… Ну вот, говорит, все тут её знают… А у вас – акцент… Поэтому ваши реплики отдадим японским статистам…
