Я подошла к краю сцены. Таня сзади потянула меня за капюшон:
– Эй, смотри не упади в первый ряд! Я сейчас вернусь…
Глядя в ещё пустующий зрительный зал, я ничуть не оробела. Это была моя стихия. Мой огонь, мой воздух, моя вода и земля. А где-то там, в партере, в ложах, на балконах или за кулисами наверняка таился и пятый элемент: любовь. Трезвеющая после всех потрясений, я чувствовала, как сцена вдруг стала для меня лекарством от похмелья, глотком шампанского, притупляющим головную боль, раздражительность и тошноту. Я представляла сотни глаз, и зрительских, и продюсерских, устремлённых на меня… и вновь пьянела, забыв на миг о трауре, катании по гостиничной койке и о волчьем вое… Жар поднимался от ступней ног к проясняющемуся мозгу. Пьяный угар бурлил в голове, возрождая неутолённую жажду блистать, покорять, нравиться, властвовать над сердцами. Либидо моего тщеславия требовало наслаждений – оваций и криков «Браво».
– Идём вниз, за платьями! – помешала мне вдоволь опохмелиться Таня.
Выйдя в кулуар, мы опять вдалеке увидели Кейширо-сан, выглядывающего из гримёрки Самого. Уж не занимался ли он слежкой? Таня хмыкнула, и мы побежали вниз по лестнице за реквизитом.
В «подземке» хлопали двери множества подсобных помещений. Одно из них, с аукционом отрубленных голов, сильно смахивало на мертвящую тюрьму Консьержери
[46]. Строгая дама-реквизитор любовно тронула за шею пластиковый манекен головы с париком из каштановых завитков, увенчанных королевской диадемой. Я ахнула. Да это же шелковистые локоны и корона казнённой королевы Франции!
Реквизитор ошибочно приняла моё аханье за возглас восхищения:
– Великолепно, не так ли?
– Что правда, то правда, – промямлила я, щупая корону.
– Парики ежедневно после спектаклей сдавать сюда!
Благоговейно положив парик и диадему в корзину поверх предназначенного мне реквизита, дама выдала сценическое имущество и Татьяне.
У Тани было два парика. Один делал её похожей на пуделя, а второй, для сцены приёма у хозяина Мураниши, белый, почти седой, был смастерён в виде тыквы, с «гулькой» на макушке.
– Да-а… Не повезло мне с париками… У тебя-то хоть корона скрашивает… А я? Дама из Амстердама, лет под шестьдесят… – бурчала Татьяна.
Мы обе были предупреждены своими менеджерами о том, что капризы и пререкания с реквизиторами насчёт сценических костюмов и париков недопустимы.
В нашей гримёрке девушки корпели над наклеиванием антитранспирантных прокладок
[47] в проймы только что полученных бальных платьев. Я небрежно водрузила свой парик на бедного Думку и вытащила из корзины вечернее платье из тонкого струящегося атласа. Странное дело, оно и вправду было не из чёрной, а из золотой ткани. Видимо, опьянение при виде зрительного зала вылечило цветовую слепоту, которой я страдала уже две недели.
В кабинке для переодевания я с подозрительной лёгкостью влезла в наряд, который при первой примерке трещал по швам. Это означало одно – я сильно похудела. Выйдя из кабинки и накинув шлейф на руку, я посмотрела в зеркало. Платье-дезабилье, в голливудском эротическом стиле, оголяло мне донельзя грудь, а также всю спину до копчика, плечи и руки. И прокладки в проймы не наклеишь. С помощью зеркальной пудреницы я осмотрела себя сзади. Похожа на осу. Японские девушки с любопытством зыркали в мою сторону. А Таня, щедрая душа, произнесла:
– Хороша-а-а!
На спине возле шеи у меня были дефекты: несколько веснушек, оставшихся ещё с тех времён, когда я увлекалась шоколадным загаром и бездумно жарилась под палящим солнцем. Придётся замазывать их гримом. Капроновую сетку под парик я так и не приобрела. Заплетя косу, я уложила её на макушке, закрепила шпильками и надела парик. Под ним у меня топорщилась безобразная инопланетно-энцефалитная шишка моих волос, указывающая на моё внеземное происхождение.
Аска тут же сделала мне замечание:
– Парики надеваются на сетку. А так они быстро запачкаются.
– А где тут в Осаке приобрести сетку? – извиняющимся тоном спросила я.
– Надо было купить ещё в Токио, – начальственно журила меня Аска.
Каори пришла на помощь:
– Если хочешь, сходим после обеда вместе – я покажу, где купить… Слушай, а накладные ресницы у тебя есть?
И ресниц у меня не было. Тогда доброжелательная Мива подарила мне парочку из своих запасов. Но она пока не знала, что у меня не руки, а крюки, и вдобавок дырявые. Накладные ресницы прямо-таки выпрыгивали из моих трясущихся пальцев и валились на циновки. А если мне и удавалось приложить их к верхнему веку, то всё шло наперекосяк. То внешний угол глаза со свисающими ресницами делал меня похожей на грустного арлекина, то внутренний угол полз к бровям.
Наконец Мива любезно положила конец моим косметическим мукам. Она аккуратно, ровненько, по самой кромке моих природных ресниц твёрдой рукой хирурга приклеила накладные. И подкрасила их тушью, слегка отклоняясь назад и любуясь своим творением. Очи мои превратились в садовые ромашки с чёрными лепестками на пол-лица. Глупый вид нимфетки, удивлённо распахивающей глаза на безжалостный мир, претил направленности на естественную красоту. И я отважно произнесла про себя: «Клеить не буду. Они у меня и так длинные! Правда, мам?»
Теперь настал черёд разобраться с париком. Ну очень не хотелось натягивать его каждое утро, а затем сдавать строгой даме-реквизитору! Предусмотрев парикмахерские незадачи, я прихватила из дома накладной длинный «хвост» из волос, максимально приближенных к натуральным, пшеничного цвета.
Пока девушки примеряли бальные платья, кокетничая и делая друг другу сладкозвучные комплименты, я соорудила на голове что-то вроде переспелого ананаса, вытягивающего меня к космосу. Перед ананасом я водрузила диадему, надела на уши и шею «бриллиантовые» подвески и ярко накрасила рот.
Одна лишь Мива поприветствовала мой профессионализм в «выращивании» ананасов. Рена спросила, как называется такая укладка.
– Pineapple
[48], – не моргнув глазом дала я причёске название.
Каори с Реной расхохотались. Однако сладкозвучных комплиментов я почему-то не получала… Таня безучастно скользнула по мне взглядом и отвернулась. Агнесса ушла в уборную. Мива поправила на мне корону. А Аска не терпящим возражений тоном заявила:
– Тебе выдали парик? Вот его и надевай.
Место у большого зеркала освободилось. Я глянула на себя. В зеркале не я, а та, другая – высокомерная английская леди приоткрыла рот, произнося слово «сы-ы-ы-р». Похоже, исследовала белизну зубов, подчёркнутую губной помадой кораллового оттенка. Ростом она была под метр восемьдесят с «ананасом». Его расположение на макушке вынуждало аристократку держать голову высоко поднятой, чтобы ананас не свалился. Плечи прекрасной дамы были не опущены, как у меня, а державно расправлены. Спина идеально пряма, подбородок горделиво поднят. Леди походила на золотую рыбку, стоящую на хвосте. Всё искрилось и сверкало в ней фальшью: и золотистый атласный шёлк, и поддельные бриллианты, и ананас, держащийся на хрустальных заколках. Сияло всё, кроме глаз. Зрачки дамы были тусклыми, невидящими. Взгляд – мрачный, подёрнутый пеленой беспросветности.
