* * *
По дороге к репетиционному залу я решилась позвонить Огава-сенсею. Автоответчик на мобильном был забит сообщениями. Во входящих звонках – номера друзей и знакомых. Я не могла говорить ни с кем. Ну что я услышу? Искренние соболезнования? Чуть только я слышала чьи-то соболезнования, у меня дёргались мышцы лица, губы тряслись, в горле – спазмы, и голос превращался в писк. А что я им отвечу? Как мне тяжко??? Как я убита горем???
Я нажала на сброс только что набранного номера клиники Огава-сенсея.
Идя к раздевалке, чтобы повесить пальто, я заметила, как Нагао-сан делает мне знак приблизиться к его столу. Неужели и этот сейчас пристанет: тяжёлая я или нет? Я уже готовилась не перечить и немедленно согласиться: да, тяжёлая! Но кумир поинтересовался:
– Француженка, на скольких языках ты говоришь?
– На четырёх.
– О-о-о! Ну, на японском и…
– На французском, английском и русском. Испанский понимаю… Итальянский немного…
– О-о-о! – Нагао-сан сделал знак «беседа закончена».
Уже зайдя в раздевалку, я услышала, как он спрашивает то же самое у Татьяны. Видимо, та проходила мимо… Или подозвал, как меня:
– Россиянка, на скольких языках ты говоришь?
Больше я их не слушала. Я рассматривала себя в зеркало. Готова ли к игре в счастье на праздновании помолвки? Готова. Глазные капли и макияж «Made in Japan» – тоже сильнодействующие.
* * *
Мою ненаглядную уже везут на катафалке…
* * *
Вот хозяин Мураниши поддерживает оступившуюся служанку. Марк, театрально распахнув объятия, издаёт вопль «Congratulations!» Я вторю ему: «Поздравляю!» Нагао-сан склоняется передо мной… О, прекрасная леди! От кончиков его пальцев до кончиков моих, всего за несколько дней, как между землёй и небом, между жизнью и смертью, пролегла бездна… Я – иная, не та прежняя… Меня жгут не его взгляды, а вселенское горе, которое я отчаянно скрываю, топлю в вине фальши, в фарисействе транквилизаторов. Но кумира с его пульсирующим душевным каналом так просто не надуть. Я дотрагиваюсь до его руки…
* * *
Маму уже подвозят к дому…
* * *
Янтарные глаза ловят мои зрачки: «Что с тобой?!» Я смеюсь: «У вас такая прелестная невеста!» Глаза хозяина впиваются – «Не притворяйся!» Мои губы безбожно лгут: «Вы на удивление сладкая парочка!» А дрогнувшие веки парируют: «И не пытайте! Я лёгкая как пёрышко!»
* * *
Катафалк останавливается и Алекс впервые видит маму бездыханной…
* * *
От колдовских дознаний янтарных глаз, а также мощного биополя хозяина меня спасла Мичико, фурия. Она налетела на служанку, а Нагао-сан, сделав испуганный вид, оставил мою ауру в покое. Мы, чудики, пристыжено покидали импровизированную сцену. Марк никак не мог выйти из своей крошечной роли и напыщенно умолял меня объяснить, кто же истинная невеста Мураниши-сан. Я махнула в сердцах рукой:
– Later! I’ll tell you later!
[43]
* * *
Близкие, подруги, знакомые уже возложили на мамину грудь десятки алых роз.
* * *
Я ушла из зала, поставила в нише за шкафом три стула и, обессиленная, рухнула на них.
* * *
Вот Алекс любовно гладит родное лицо с навечно закрытыми глазами, шепчет ей тихое «Прости», плачет, целует в холодный лоб… Стучит молоток, забивая гроб. Мама! Мамочка!
* * *
Кто-то трясёт меня: «Лариса!» Я очнулась. Татьяна склонилась надо мной:
– …А я смотрю – чьи-то ноги… тебя-то не видно за шкафом… Тебе плохо?
– Да. Так плохо, что и представить нельзя! Кажется, я потеряла сознание…
– Вставай! Уже скоро конец репетиции. Тебе помочь?
– Спасибо, Таня, я сама… Пойду… Дойду… как-нибудь…
* * *
И снова я каталась в отчаянии по гостиничной кровати. Позвонила Огава-сенсею. Он сразу же упрекнул меня:
– Почему не отвечаешь на мои звонки? Я звоню по нескольку раз в день!
– Я не могу… Извините… Сенсей, если я выпью все двадцать таблеток из синей упаковки, то умру?
Доктор успокоил:
– Нет, не умрёшь. Будет отравление, сильная рвота, тебя увезут в больницу… А умереть – не умрёшь!
– Тогда пришлите снотворное!
– Выпей полтаблетки антидепрессанта, и уснёшь.
Ночью, во сне, я рыдала у лежащей на смертном одре мамы. Гладила мертвенно-синее лицо, целовала его, кричала: «Зачем ты меня покинула?!»
И тут лицо мамы порозовело, глаза открылись и она встала. Улыбающаяся. Живая.
Часть вторая
Глава 1
Синкансэн «Нозоми» подъезжал к Осаке. За окном всё было сумрачным, хотя сидящая рядом бабушка ахала, обращаясь к внуку: «Какой ясный денёк выдался, Кейсуке-кун
[44], правда? Тепло! Солнышко!» А я видела мрачный небосвод, расписанный, как текст «Камелии на снегу», чёрными облаками-иероглифами. Он нависал над устрашающими чащами сосновых лесов, затоптанными лужайками, угрюмыми полянами, и над рисовыми полями, опустошёнными и безжизненными. Бабушка, внук и все остальные пассажиры были в трауре.
Репетиции закончились четыре дня назад и нам дали выходные. Я вернулась домой в Тохоку. За эти дни ни с кем не виделась, кроме Анабель и Огава-сенсея. Хотя нужно было уклониться от встреч! Чуть только я ловила сочувствие и скорбь во взгляде Анабель, как у меня дёргались мышцы вокруг рта, затем спазмы душили горло. И речь отнималась.
Анабель пила кофе и старалась развлечь меня, рассказывая про общих знакомых из французского культурного центра, где она работала. У кого-то родился недоношенный младенец, у кого-то плохи дела в браке… Парень – швейцарец тронулся умом. Его видели сидящим на заснеженной привокзальной площади, босым, раздетым, ковыряющим ногти на пальцах ног.
Поехав в клинику Огава-сенсея за очередной порцией транквилизаторов, я плохо выговаривала слова. Осторожный доктор упрямо не выдавал мне упаковку снотворного! Дал только три таблетки, сказав: «Это тебе на генеральную репетицию и премьеру… А так, засыпай на половине таблетки антидепрессанта».
Возвращаясь к себе домой, я часами каталась по кровати и выла.
* * *
Два часа до Токио, и потом два часа двадцать пять минут до Син-Осака, я просидела, уставившись в одну точку – на задвижку откидного столика впереди стоящего кресла.
