– Господин Сато, уже, наверное, можно переодеваться?
Сато-сан, бодрый, упоённый творчеством и удачной режиссурой, дотронулся до бриллиантового ожерелья.
– Сейчас сделаем обеденный перерыв! А с двух часов контрольный просмотр сценических образов. К четырём закончим. А ожерелье что? Надевайте! И засияете ещё пуще!
Определённо, он ничего обо мне не знал… Накамура-сан сдержал слово, не оповестив даже режиссёра.
Четыре часа? Ещё четыре часа?! Я не смогу… Я потеряю сознание… Полезу на стены… Мама!
Татьяна с ланч-боксом шла ко мне:
– Вот, возьми… Поешь… А я как-нибудь потерплю… Утром хорошо позавтракала…
Она жертвовала мне свой обед.
– Таня, у меня нет аппетита, спасибо. Обедай… Я не могу…Честно…
* * *
У окна возле туалета была ниша, отгороженная от холла шкафом. Тут меня никто не увидит в обеденный перерыв. Я села на корточки, прислонившись к стене. Боковую молнию на вечернем платье пришлось расстегнуть. Не завыла, а тихо заскулила, раскачиваясь из стороны в сторону. Мама! Прости меня! Прости, что вредничала в детстве и не поддевала вниз тёплые рейтузы с начёсом! Прости, что не я, а сиделка, услышала твой последний вздох! Не я, а чужие люди ухаживали за тобой после реанимации! Прости, что не держала тебя за руку, провожая в золотой город! Когда я родилась, и меня, закутанную в пелёнки, показали тебе, ты потихоньку, чтобы не заметила нянечка, пересчитала на ощупь все мои пальчики на руках и ногах, проверяя, всё ли на месте. А теперь вот твои руки сложены на груди! Мамочка! Как мне жить?! Мне не только шага ступить… мне дышать трудно без тебя! Нужны лекарства. Любые. Транквилизаторы… анксиолитики… антидепрессанты… Без них я не выдержу!
Там, в золотом городе, под яркой звездой, тебя ждёт папа. Но ты не уходи от меня!
* * *
К двум часам действующие лица при полном сценическом параде, выстроились вдоль стен зала. Справа от меня стоял мой супруг по сцене – Марк. Он выпячивал грудь и великосветски жестикулировал. Очевидно, входил в роль. Татьяна, стоящая слева, прошептала:
– Зачем ты держишь коробку с украшениями? Надень!
Я очнулась. И правда, мои ладони всё так же протягивали кому-то массивное ожерелье и серьги с подвесками. Неужели всё это время я бродила как ненормальная с бижутерией на ладонях? И в нише сидела на корточках, держа бриллианты? Да нет… Я вроде обрывала сломанный ноготь с указательного пальца… Не могла же я его оборвать с коробкой в руках? На всякий случай обратилась к Тане:
– Что, я как полоумная ходила с вытянутыми руками все два часа?! Что они все обо мне подумают? – я показала подбородком на сидящий за столами худперсонал, продюсера и актёров.
– Не беспокойся! Им до тебя нет дела. Они заняты только собой любимыми! Давай-ка нацеплю на тебя эту роскошь…
Она осторожно подняла мне волосы и, едва касаясь моей спины, застегнула ожерелье. Затем, бережно оттянув мочки ушей, продела мне серьги с подвесками. Её мягкие прикосновения успокаивали.
– Посмотри! Шик, блеск, красота! – пыталась меня растормошить Таня.
Режиссёр игриво крикнул:
– Сладкие парочки! Готовимся!
За линией, начерченной мелом напротив столов художественно-постановочного персонала и продюсера, ассистент режиссёра выстроил Таню с Джонни, меня с Марком, Агнессу, Кена и ещё несколько пар. Накамура-сан поглядывал на меня встревоженно. Мы ждали старта. Сато-сан осматривал каких-то актрис в кимоно.
Я пощупала висящее на мне ожерелье… Глаза мутные?! Лицо брезгливое?! Точно жабу проглотила?! Ну уж нет! Я лягушек не ем! И в этом они убедятся!
Расправив плечи и втянув живот, я гордо подняла голову. Я играла. Но не распрекрасную английскую леди, разрази её гром! Я играла саму себя, ту прежнюю, любящую и любимую, умеющую видеть мир во всех его красках, обласканную заботой мамы, щадящую её больное сердце своей опекой. А вечером я позвоню ей, и мы долго будем болтать о кашемировом пальто с меховым воротником, о ценах на компьютеры и преимуществах видеофона «Skype». О том, как совсем скоро, через два с половиной месяца, я привезу её в Японию, и замечательный врач-кардиолог Мацуо-сенсей вылечит ей сердце. И больше не отпущу её от себя, чего бы мне это ни стоило… Я лучезарно заулыбалась, стоя визави с худперсоналом и господином продюсером. Лицедейская игра фальшивых бриллиантов на ожерелье и серёжках, кажется, отразилась в моих глазах. Блеск проникал внутрь зрачков, отскакивал от хрусталиков, рассеивался на разноцветные лучи, осыпая ими весь коллектив.
На этот раз брови господина Накамура поползли на лоб и он заулыбался той же лучезарной улыбкой, что и я.
* * *
Не помню, как добралась до отеля. На ресепшене девушка вручила мне небольшой свёрток от Огава-сенсея. На свёртке не было ни марок, ни почтового штампа. Несмотря на трудные роды у пациентки, Огава-сенсей устроил так, что облегчение моим мукам, транквилизаторы и антидепрессанты, оказались в моих руках в пять часов вечера.
В свёртке была записка: «Лекарства сильнодействующие. Будь осторожна с передозировкой. Сегодня выпей только одну таблетку транквилизатора из синей упаковки». Что я и сделала. Потом каталась по кровати и выла, как волчица.
Глава 18
Второй день я сидела в репетиционном зале, уткнувшись в текст пьесы и даже не поднимая глаз. Колонна прятала меня от публики.
День пятнадцатый. День предания земле моей мамы.
По недавней церемонии погребения папы я знала – поминутно – как это происходит. В Японии был десятый час утра, а в Европе глубокая ночь. Гримёр, костюмер, бутафор, реквизитор ещё не приступили к работе над телом мамы.
Вчера сцены с моим выходом не отрабатывались. Поэтому весь день смотрела в текст, но ничего не видела, кроме иероглифов, превратившихся в размытые чёрные гирлянды. Ничего не слышала, кроме пульсирующей в ушах крови. Я вела себя, как прилежнейшая из статисток.
Сато-сан хлопнул в ладоши, приглашая на репетицию начальной сцены. Выпрямив спину и насилуя свои губы, я ликующе заулыбалась. Из-за мазохистского притворства у меня задёргался глаз, и жуткая спазматическая судорога свела плечо. Но я шла к английскому судну «Faith».
Накамура-сан, печально перебирающий бумаги, зафиксировал моё радостное преображение и тоже радостно преобразился.
Прямо перед собой я видела спину Нагао-сан, шутившего с режиссёром. Таня вела себя тихо, ко мне почти не обращалась, зная, какой у меня сегодня день.
Я кокетливо спустилась с трапа парохода, восхищённо любуясь портом Нагасаки и по-английски журя матроса Джуна за то, что тот якобы уронил одну из моих коробок со шляпками.
Возвращаясь с гаснущей улыбкой на своё место, я глянула на господина Накамура. Его улыбка погасла синхронно моей.
Популярный комик Одзима-сан преградил мне путь. Вопреки обязательной для всех актёров вежливости, он даже не пожелал мне доброго утра и, направив на меня указательный палец, спросил:
