– Мне не нужно твое слово, сестра. Я верю, что ты поступишь правильно по отношению ко мне – и ко всем нам.
Зазвонил интерком. Фура бросила на него сердитый взгляд:
– В чем дело?
– Мисс Арафура, – сказал Паладин, – солнечное погодное явление ослабевает. Согласно последним прогнозам на всеобщей волне трещальника, новые возмущения не побеспокоят нас по крайней мере неделю.
– Мы с Адраной будем слушать кости на тот случай, если на горизонте появится что-нибудь еще. И это все, Паладин?
– Нет, мисс Арафура.
Фура переключила интерком на личный канал, чтобы было слышно только в рубке.
– Продолжай, Паладин, – сказала она.
– На пике шторма, когда наши операционные системы испытывали наибольшие помехи, я обнаружил тревожные сигналы от нескольких корпусных приемников.
– Это связано с самим штормом? – спросила я, думая о том, что электромагнитные помехи уже свели с ума наши компасы.
– Не уверен, мисс Адрана. Вполне возможно, что шторм вызвал ложные сигналы в ряде моих сенсорных цепей, и я учел такую возможность, где это представлялось разумным. Но есть также вероятность, что другой корабль обнаружил нас с помощью локационного импульса.
Глава 6
Паладин был прав насчет шторма, однако после того, как он утих, наше беспокойство усилилось. Я хотела бы знать наверняка, что произошло, но, как и замеченные Сурт две парусные вспышки (лишь одна из которых попала в официальный журнал наблюдений), инцидент посеял еще большую тревогу. Прежде всего, шторм действительно мог сбить с толку бортовые приемники и они могли выдать ложные показания, создав впечатление, что нас засекли с помощью локационного импульса, хотя на самом деле ничего не случилось.
Но если один корабль действительно преследовал другой и хотел обнаружить его, чтобы поточнее определить положение и дистанцию, то период повышенной солнечной активности был именно тем временем, когда можно на такое отважиться. Если все проделать быстро, ограничиться одним локационным импульсом, то нам будет трудно отличить его от ложных показаний, вызванных штормом, и у другого корабля будет совсем мизерный риск выдать собственное местоположение. Поскольку наше оборудование уже давало сбивчивые показания, а наиболее чуткие приборы были втянуты в корпус, овчинка стоила выделки. Я представила себе человека, который ссутулился над мерцающим экраном подметалы в рубке призрачного преследователя, держа руку на кнопке в ожидании момента, когда шторм обеспечит максимальную путаницу и можно будет послать локационный импульс. Через секунду наш корабль появился бы на экране подметалы в виде тусклого, расплывающегося пятна. Наш корпус был антрацитовым, паруса – чернее самой тьмы, но, отразив лишь малую долю импульса, «Мстительница» выдала бы свое местоположение.
Идеальный расклад. Можно было бы под прикрытием шторма послать локационный импульс в сторону преследователя, воспользовавшись той же сумятицей, но мы о таком не подумали, а теперь шторм слабел, и вряд ли имело смысл запускать подметалу. Если это сделать, обе стороны в точности узнают, где находится противник, и установится в некотором роде паритет. Но ведь мы не уверены, что нас засекли, а значит, запуск подметалы лишит нас секретности – преимущества, которым мы еще обладаем.
Если там вообще есть другой корабль.
Но сенсоры Паладина засекли импульс, исходящий из той же части неба, что и парусные вспышки. Список любопытных вещей, в которые я верила, все удлинялся, но совпадения в нем не значились.
* * *
Я повернула колесо замка, открыла дверь, вошла в тесное пространство без окон, а затем заперла дверь изнутри, затянув колесо до упора.
Череп занимал большую часть комнаты, он был подвешен к сферической стене с помощью тросов, каждый из которых по всей длине был снабжен пружинами, гасящими любые вибрации. Череп был вытянутый, как лошадиный, но гораздо крупнее, и, найдись в нем достаточно большая дыра, я бы легко пролезала внутрь и использовала его как койку. Не то чтобы мне этого сильно хотелось. Сквозь глазницы размером с кулак виднелся интерьер, напоминающий пещеру: тонкие гребни, костяные перегородки, а еще завесы из ткани, похожей на марлю. И по всему внутреннему пространству рассеяны сотни крошечных огоньков, соединенных тончайшей паутиной: кружевные останки чужеродных нейронных цепей.
Эти огни встревожили меня задолго до того, как я впервые увидела мигальную башку; теперь же тревога вызвала дрожь. Огоньки мерцали, потому что какой-то загадочный процесс все еще продолжался, хотя череп лишился почти всей органики. Это было похоже на город, чье население полностью вымерло, чья цель существования исчезла. Окна пустых зданий не светятся, ветер гоняет мусор по безлюдным улицам, но светофоры все еще горят, поезда метро ездят, а биржевые машины печатают бумажную чепуху.
Я убедила себя, что мигальная материя – всего лишь механизм, который никто не выключал, умный достаточно, чтобы делать свою работу, но недостаточно, чтобы понять, что его хозяин умер. Мигание продолжалось, потому что материя пребывала в контакте – точнее, пыталась восстановить контакт – с другими черепами, отдаленными неживыми родичами этого однажды явившегося в Собрание пришельца.
Это было удобно для нас – я имею в виду экипажи, – потому что давало еще один способ связи, помимо трещальника: мы могли запечатлевать собственные сообщения, встраивать их в инопланетные шепоты.
Трудность заключалась в том, что лишь немногие люди обладали способностью посылать и принимать сигналы через черепа.
Я была из таких. И Фура.
Из обладающих этим даром лишь один на тысячу по-настоящему хорош. Проблема в том, что способности постепенно исчезают, по мере того как нейронные структуры мозга затвердевают и превращаются в фиксированные паттерны зрелости. Мистеру Казарею, который учил нас с сестрой, было чуть за двадцать, когда он начал терять свой талант. К тому времени его синапсы уже сделались жесткими, больше не могли приспособиться к черепу. Казарей все еще мог читать череп на «Монетте», но его способность уменьшалась, и он никогда не смог бы настроиться на другой.
Мне было девятнадцать, а Фуре уже перевалило за восемнадцать. Мне приходилось время от времени напоминать себе об этом, так как событий прошлого года хватало на несколько жизней, и бывали дни, когда пережитое отражалось на наших лицах и мы чувствовали себя старыми не по годам. Но все же мы не достигли того возраста, в котором был мистер Казарей, и это означало, что нам предстоит еще несколько лет надежной работы с черепом. Сколько времени пройдет, прежде чем способности угаснут постепенно или резко, – никто не мог сказать.
Я подошла к той части стены, где висели нейронные мосты, сняла один с крючка и водрузила на голову, надавливая, чтобы индукционные прокладки прилегли поплотнее к коже. Мост был снабжен накладками на уши и парой шор для глаз. Еще была выпуклость на левом виске, внутри которой находилась катушка для контактного провода.
