Константинополь, столица Восточной Римской империи
– И какое же послание хотел передать нам кесарь Таматархи Ростислав?
Негромкий женский голос будто разливается по просторному тронному залу, отражаясь от его стен и колонн. Интересно, так задумали архитекторы, добившись особенной акустики, или это личные способности императрицы Евдокии?
После шторма нам повезло выйти к берегу в районе Салоников, или Солуни, как еще его называют русичи. Крупный торговый порт, сильная крепость, многочисленное население. При нашем приближении в городе подняли тревогу, но отправленных нами переговорщиков приняли без лишней истерии. Получив просьбу о помощи и узнав, что бедствие потерпели фрязи, горожане выслали своих представителей, собственными глазами убедившихся в честности наших слов. И вскоре мы получили столь необходимую помощь – обновили запасы продовольствия и воды, а за следующие сутки, как смогли, отремонтировали корабельные снасти. Кроме того, местные дали нам проводника-лоцмана до Царьграда и снабдили чем-то вроде верительных грамот. Таким образом, последний отрезок пути показался мне увеселительной морской прогулкой, а пережитый кошмар шторма подсознание отодвинуло на свои задворки.
Итак, мы прибыли в Константинополь.
Когда наш караван подходил к Феодосийской гавани, следуя вдоль побережья Пропонтиды (Мраморного моря), сквозь туманную дымку проступила Святая София. Громада величественного собора, купола которого были залиты солнечным светом, а золотой крест на вершине сиял, слепя глаза, нависла надо мной во всей своей непостижимой мощи и царственной красоте. А могучие крепостные стены на побережье только усилили произведенный эффект! От одного этого вида у меня перехватило дыхание, плененный открывшимся зрелищем, я был готов тут же сорваться в храм, но… Но вместо этого меня ждала византийская таможня в порту, долгие разбирательства и препирательства с тупыми и хамоватыми ромейскими чинушами.
Воистину, качества подобных им неизменны во все времена!
В итоге я сумел разобраться с проблемой, лишь используя фряжскую палочку-выручалочку. Старший из уцелевших морпехов, некто Пьетро Оберини, нашел в гавани кого-то из своих купцов, а тот обратился напрямую к главе портовой администрации.
А ведь дело принимало очень серьезный оборот! Хотя либурны и встали на рейде у входа в гавань, сдается мне, что на деле он неплохо пристрелян расчетами катапульт из нависающих над водой крепостных башен. Поэтому вряд ли мои экипажи смогли бы прийти на помощь в случае чего – а вот тупорылые таможенники, наплевавшие на салоникские грамоты, в конце концов спровоцировали меня на… честное и о-о-очень откровенное мнение об их интеллектуальных способностях, высказанное вслух. Оскорбленные чинуши вызвали стражу – так что да, без помощи венецианцев нам пришлось бы несладко. Хорошо хоть фрязи, проникшиеся к русичам за время путешествия по штормовому морю, проявили посильное участие – и только тогда ромеи, до того упрямо требовавшие, чтобы мы убирались из гавани со своими кораблями, дали добро либурнам причалить.
А ведь потом еще был досмотр имперских таможенников, беготня гонцов к вышестоящему начальству с вопросом «Что делать с варварами?», и наконец, уже под вечер, разрешение разместиться части команд в славянском квартале Святого Маманта, расположенного вне городских стен. Понятно, что к концу дня я был как выжатый лимон!
Зато утром следующего дня, ожидая приглашения на аудиенцию к императору, я рванул в город в сопровождении одного лишь Добрана. Мы даже мечи оставили на постое, ибо русичи, оказывается, не могут посещать столицу группой более пятидесяти человек, и им запрещено иметь при себе оружие.
В этот раз мне пришлось стоять в очереди у ворот Феодосийской стены вместе с крестьянами, привезшими продукты на продажу. Последних неторопливо и обстоятельно досматривали воины – а я профессионально оценивал городские укрепления, представляя, как их можно взять. Но на самом деле даже фантазии уперлись в невозможность штурмовать их сейчас. Стена Феодосия, с севера упирающаяся в залив Золотой Рог и с юга в Мраморное море, отрезана от материка глубоким и широким рвом, наполненным морской водой. По сути, Константинополь стоит на острове! Сами же городские укрепления двойные, как и в Корсуни, только более мощные: внешняя стена – протейхизма, укрепленная более чем девяносто башнями на пяти с половиной километровой длине, «коридор смерти» – перибол между стенами, и внутренняя, чья ширина достигает пяти метров, а высота двенадцати. Ее защищают уже под сто мощных, двадцатиметровых башен! Н-да, при наличии достаточно сильного гарнизона, не растерявшего мужества и боевых навыков, Константинополь неприступен. И к слову, план его застройки повторяет ту же Корсунь: оба города расположены на полуостровах, оба защищены внешними укреплениями с суши. Разве что стольный град ромеев раз в двадцать больше Корсуни!
Налюбовавшись Феодосийской стеной, я вдруг осознал, что алчные стражи порядка могут и ускорить процесс пропуска. Расставшись на воротах с единственной серебряной монеткой, мы с Добраном все-таки попали в Новый Рим.
Сказать, что столица меня поразила – значит, ничего не сказать. Да, я уже видел византийские и бывшие византийские города и крепости. Та же Тмутаракань – в прошлом ромейская Таматарха, а уж Корсунь и вовсе «цивилизованный» греческий Херсонес, сохранивший свое античное наследие со времен эллинских полисов и Боспорского царства.
Но сравнивать его с Константинополем – просто уму непостижимо! Вот уж действительно – Царьград, царь городов. Точное, очень точное определение дали русичи!
Буйное сочетание Востока и Запада, античности и средневековья – вот что первым пришло мне в голову, когда я ступил на мощеную мостовую. Шум и гвалт рынков, где восточные купцы предлагали одуряюще пахнущие пряности и благовония, резко контрастировали с широкими и просторными улицами, украшенными резными мраморными арками, портиками и фонтанами. Здесь спокойно вышагивали черные, как деготь, эфиопы, совершенно безобидно и буднично соседствуя с непривычно светлыми варягами. А араб в чалме, восседающий на флегматичном верблюде, вежливо раскланивался с закованным в кольчугу франком, как волнорез рассекающим толпу верхом на мощном белом жеребце.
К слову, последний, обратив на меня взор исподлобья, что-то резко произнес, с едкой усмешкой меряя глазами сверху вниз. Мне сей европеец крепко не понравился – уж больно ледяной взгляд, словно у змеи – тонкие, чванливо кривящиеся губы. Само выражение его вытянутого лица прежде всего говорило о самоуверенности и заносчивости – а потому я ответил ему максимально едкой и гадкой ухмылкой, на которую был способен. О, как полыхнули яростью его глаза, у меня аж холодок пробежал по спине! Несмотря на презрение, родившееся при первом же взгляде на этого заносчивого чудака, его крепкое тело, целиком обтянутое кольчугой, словно чешуей, и то, что он носит броню даже в жару, говорили о боевом опыте франка и его привычке к схваткам. Улыбку я стер с лица, но, спокойно встретив его гневный взгляд, красноречиво положил руку на рукоять висящего на поясе небольшого ножа – последний считался допустимым для ношения русами. Добран и вовсе злобно оскалился, а двое шедших по улице гвардейцев варанги замерли, недобро взирая на зарождавшийся конфликт. И хотя я совершенно не уверен, что в случае начавшейся драки – а ведь у франка на поясе висел полноценный меч! – они пришли бы на помощь именно к нам, всадник с презрением отвернулся и неспешно продолжил путь. Побратим смачно сплюнул на место, где только что стоял рыцарь, чей конь между делом навалил на мостовую зловонную кучу, а варяги сурово кивнули нам и пошли своей дорогой. Правда, не совсем понятно, что они имели в виду – то ли «так держать, парни!», то ли «на этот раз вам повезло». Тем не менее конфликт был исчерпан.
