Когда корабль Эдуарда сблизился с французами, он встретился с внушительным флотом. В первой линии стояли самые большие корабли, когда-либо выходившие в Ла-Манш: на коггах находились сотни солдат; палубы ощетинились арбалетами. Был там и «Христофор», огромный корабль, отбитый у англичан несколько месяцев назад; за коггами качались на волнах суда поменьше: в третьей линии стояли торговые корабли и королевские галеры.
Разношерстный английский флот при Слёйсе состоял из могучих коггов, небольших галер и торговых судов, реквизированных для нужд армии из гаваней на побережье Англии. Они отплыли во Францию вопреки мольбам и предупреждениям министров Эдуарда III, предостерегавших его, что французский флот так велик, что прямое столкновение означает неминуемую гибель и разгром небольшой английской эскадры. Эдуард, упрямый и целеустремленный, отправился в путь из Орвелла, оставив своих советников – во главе с архиепископом Кентерберийским Стратфордом – терзаться грубым укором: «Трусы могут сидеть дома».
Средневековое морское сражение мало отличалось от сухопутного. Маневров и погонь было немного: два флота сходились, сталкивались бортами, солдаты карабкались на палубы, а далее следовал отчаянный и кровопролитный ближний бой. На деревянных палубах судов шли в ход практически те же самые тактики, что и на полях сражений. Хотя на кораблях стояли гигантские приспособления, метавшие во врага камни и мощные болты, сплошь и рядом основной урон наносили обычные стрелы, арбалетные болты и безжалостные удары дубинок и палиц. «Эта великая морская битва была такой страшной, – писал летописец Джеффри Бейкер, – что только дурак осмелился бы наблюдать за ней, хотя бы и с расстояния».
Французов, которыми командовали Гуго Кирье и Николя Бегюше, погубило решение сцепить суда вместе в три ряда поперек устья Звина и полностью пожертвовать мобильностью ради того, что считалось – но не оказалось – надежностью тесно сомкнутых рядов. Два ряда кораблей, стоявших позади первой линии, не были задействованы в бою – им мешали суда, стоявшие перед ними, и, когда англичане атаковали, французы не смогли уклониться от лобовой атаки.
Битва свелась к безжалостному ближнему бою. Воздух заполнился сигналами труб, барабанным боем, свистом стрел и грохотом, какой издавали огромные суда, сталкиваясь друг с другом. Английский флот атаковал французов волнами. Английские лучники и французские арбалетчики обменивались дождем острых стрел и болтов, а английские корабли врезались во вражеские суда и сцеплялись с ними крюками и баграми. Лучники занимали выгодные позиции на высокой корме и на мачтах, и, когда они перестреляли достаточное число обороняющихся, латники взобрались на французские суда, сея смерть и разрушение.
Французы были окружены и уничтожены. «Это была действительно кровавая и смертоносная битва», – писал Фруассар, великий французский хронист, который заметил, что «морские сражения всегда яростнее сухопутных, потому что отступление и побег невозможны. Каждый воин вынужден рисковать своей жизнью и надеждами ради победы, полагаясь лишь на личную храбрость и умение». В бою пало от 16 000 до 18 000 французов и генуэзцев, убитых на палубе или сброшенных в воду. Погибли оба французских главнокомандующих: Кирье был убит при абордаже судна, а Бегюше повесили на мачте.
Это была одна из первых величайших морских побед в английской истории. Англичане и их фламандские союзники радовались и праздновали победу, не веря сами себе. Почти весь французский флот был уничтожен или захвачен, что в мгновение ока обезопасило передвижение английских торговых кораблей по Ла-Маншу и лишило Филиппа шанса изолировать Англию от континента. Потери только с французской стороны были шокирующе велики. Хронист Томас Бертон писал, что «еще три дня после битвы казалось, что крови в Звине было больше, чем воды. И столько было мертвых и утонувших французов и нормандцев, что в насмешку говорили: если бы Господь дал рыбам дар речи после того, как они полакомились таким количеством мертвецов, то они смогли бы бегло разговаривать по-французски».
Столетия спустя при Елизавете и короле Иакове флот, сражавшийся при Слёйсе будет восприниматься как исторический предвестник Непобедимой армады. Драматург XVI века, автор пьесы «Эдуард III» (соавтором которой считается Шекспир, но следующий отрывок ему не приписывается), так будет представлять себе итоги сражения:
Кругом от крови раненых все море
Окрасилось в багряный цвет так быстро,
Как будто кровь широкими ручьями
Из кораблей простреленных лилась.
Здесь голова оторванная, там
Поломанные руки, ноги, словно
Сухая пыль, подхваченная вихрем, –
По воздуху летели и кружились
[11].
Этими словами битва при Слёйсе была впоследствии увековечена в истории английских морских сражений. Но в 1340 году это была всего лишь одна победа посреди неутихающего ропота.
За три года боевых действий война Эдуарда с Францией легла на английское правительство и систему финансов бременем более тяжким, чем любое другое военное предприятие со времен Третьего крестового похода. Слёйс был великой победой, без сомнения. Но досталась она недешево.
Эдуард затеял самую крупномасштабную войну из возможных – не по средствам даже королю Плантагенетов, который, что неудивительно, влез в итоге в огромные долги. Хроники Ланеркоста оценивали выплаты Эдуарда его фламандским и германским союзникам в 1337–1340 годах в «одну тысячу марок в день, согласно другим источникам – две тысячи». Это конечно, преувеличение, но не такое уж большое.
Уже к 1340 году, когда Эдуард стоял на борту когга «Томас» и смотрел, как горят французские корабли, он вложил в эту войну 400 000 фунтов, большую часть которых занял у итальянских банкиров, в основном у Барди и Перуцци во Флоренции, хотя у него были открыты крупные счета и у Портинари из Флоренции, и у Бусдрахи из Лукки, а также у банкиров и торговцев Ганзейского союза и Нидерландов. В Англии купец с севера страны Уильям де ла Поль организовал королю еще более крупный заем у торговых синдикатов Лондона и Йорка, ссудивших короне сотни тысяч фунтов. Хотя ростовщичество было по-прежнему под запретом, банки и торговцы-христиане задействовали разнообразные бухгалтерские хитрости, чтобы скрыть тот факт, что ссудный процент достигал 40 %. В качестве финансового обеспечения займов выступали королевские венцы и драгоценности, а также груды золотой и серебряной утвари, насильственно изъятой в английских монастырях. Огромные долги, которые Эдуард набрал по всей Европе, уже начинали доставлять ему проблемы. Ровно через месяц после уничтожения французского флота кредиторы арестовали в Брюсселе графов Нортгемптона, Уорика и Дерби. Их удерживали в качестве гарантии оплаты просроченных долгов, и их освобождение стоило Эдуарду больших усилий.
Англия отдувалась за новую войну Эдуарда. Ее последствия ощущали все слои населения. Налоги взимались часто и помногу – 1/10 и 1/15 доли имущества взыскивались со страны в 1337, 1338 и 1339 годах, а в 1340 году последовал общий налог в 1/9. Король без зазрения совести прибегал к ненавистной практике реквизиций. Правительство делало попытки повлиять на рынок шерсти, продавая крупным купцам монопольные права на торговлю, но этот прожект провалился.
