Энн едет все дальше и дальше; маленькие города – редкие далекие огоньки. Она знает, что они с Уэйдом и Томом задумали гиблое дело. Вся их затея выросла из отчаяния. Каждая сцена, лишь появившись на бумаге, теряет шансы воплотиться в жизнь – именно потому, что на ней остановили выбор. Джун на батуте. Джун гладит лошадь. Вероятности испаряются, стоит лишь о них подумать. Так устроен мир.
И все же… и все же… Алану нашли. Как такое возможно?
Вот уже десять лет – с тех пор как она вышла замуж – ее жизнь движется по тайному следу потерянных образов, вымышленных и настоящих. Снимок под холодильником – в сумке, в руках незнакомца, на стене велосипедного магазина. Она никогда не показывала его Уэйду, не рассказывала, как наблюдала за Джун у шкафчика Элиота. Ее впечатления и ассоциации слишком хрупкие, хотя отношения с Уэйдом – совсем наоборот. У них крепкий брак, собранный из осколков и осколками присыпанный, так чтобы не осталось зазоров. Она его любит. Как она его любит. А сама боится, что однажды он снова спросит себя, почему Дженни так поступила. Боится, что причина кроется в ней; боится, что нет никакой причины; боится, что причина есть, но он никогда уже ее не вспомнит, что он утратил связующее звено, способное его убить.
Пожалуйста, хоть бы он никогда не спросил, хоть бы никогда не задумался, хоть бы никогда не впутался всем сердцем в события прошлого, как впуталась Энн. Она никогда не задаст Уэйду тот самый вопрос.
Что пела Мэй в тот день? Ты случайно не слышал, сквозь стекла машины, какие там были слова?
Вопрос возвращается именно в такие минуты – когда она одна. Уже прошло два года с тех пор, как Энн наткнулась на кресло с лампой посреди заснеженного леса, когда сбежала от своей жизни с Уэйдом – в первый и последний раз. Два года назад, посреди леса, страх оформился в слова: она готова вечно возвращаться в чащу, лишь бы не отвечать, готова снова и снова рассуждать и прикидывать, рисовать себе фантомные сценки, как Том рисует Джун. Сначала она скажет себе: «Как ты живешь с этим, зная, что была с ними в машине, зная, что все из-за тебя?» Потом поймет, как это самонадеянно, как губительно и бессмысленно. Человек знает тысячи песен и может надергать по ниточке еще из десятка тысяч. Даже ребенок. Так почему же из всех этих тысяч, из бесчисленного множества песен, которые можно сочинить на ходу, песен, слепленных из чепухи, из всего, что попадется на глаза, Мэй обязательно должна петь именно ту, которую с Уэйдом разучивала Энн?
Пустые домыслы.
Самый маловероятный исход – именно потому, что на нем остановили выбор.
И все же… и все же.
Том так на нее посмотрел, будто точно знал, чего она боится. Ей больно думать, что кто-то еще следует ее путем. Она взяла прошлое Уэйда и расстелила его перед собой, сделав своим будущим, – исчезающая вдали дорога назад. Медленный след ластика среди кромешной тьмы его памяти – тропинка, по которой она будет идти всю жизнь. Тропинка, которая приведет к ее личной тайной тюрьме, к самым дверям.
1999
Стук в дверь – невиданный для «Сейдж-Хилла» акт милосердия и оттого непонятный. Дженни не говорит «войдите». Стук всколыхнул воспоминание о другом стуке – сегодня утром она ударилась лбом об оконную раму и сделала это нарочно, так рассчитав силу, чтобы остался лиловый синяк, хоть что-то новое, когда смотришься в стекло. За окном еще одна тошнотворная стена с узорными трещинками, которые уже отпечатались у нее на сетчатке и сочатся чернотой мигрени. Матрас толщиной в два пальца пропитан мочой и слезами. Телевизор в углу на стене всегда выключен, и все равно Дженни от него не по себе, будто он за ней следит. Одеяло грубое, как рогожа, она елозит по нему, чтобы почесать ляжки и поясницу, где выступила сыпь.
Ей сорок пять лет. Она живет в этой камере, совсем одна, уже четыре года.
Снова стук. Она оборачивается.
Дверь отворяется, и в камеру заходит женщина примерно ее возраста.
– Вы нужны по какому-то делу. Просят перезвонить.
– Кто? – Во рту вкус крови.
– Я не знаю.
– Мой муж?
– Не знаю.
– Я не могу.
– Вы не пойдете?
– Я не знаю.
Женщина подходит поближе и кладет ладонь ей на плечо:
– Вставайте. – Дженни ловит ее резкий, деловитый взгляд. – Идемте.
У Дженни все ноги черные от ходьбы босиком, ногти разъедены инфекцией, которую она скрывает, чтобы не лечить. Одежда на ней болтается. Она хочет, чтобы Уэйд увидел ее страдания и успокоился. Она хочет, чтобы он унюхал ее страдания и отвернулся. Скоро это случится, она чувствует. Но в комнате, куда ее приводят, лишь металлический стул, прикрученный к полу, и телефон на столе. Женщина дает ей листок с номером. Номер незнакомый. Судя по коду, не из Айдахо. Может, Уэйд переехал? Прошло ведь четыре года. Столько всего могло измениться.
Даже эта неопределенность с номером мучительна; воображение рисует картины, которые она все эти годы не позволяла себе представлять. Как он живет. Как выглядит. Во что одет. Как двигается. Где он?
Она кашляет в кулак, чтобы прочистить горло. Кружится голова, но она все равно подносит трубку к уху. Набирает номер. Два гудка. Оператор просит ее назвать свое имя.
– Дженни Митчелл, – выдавливает она.
Секунду спустя мужской голос произносит:
– Миссис Митчелл?
Это не Уэйд. Ее охватывает такое облегчение и вместе с тем такое разочарование, что она начинает беззвучно плакать, прижав к уху трубку.
– Это миссис Митчелл?
– Я в разводе, – хрипло отвечает она.
– Но вы бывшая жена Уэйда Митчелла?
По телу пробегает дрожь. Слезы бегут по щекам и разъедают потрескавшиеся губы.
– Что случилось?
– Меня зовут Том. Я…
– У Уэйда все нормально?
– Вроде бы да. Мы виделись два года назад.
– Где? – У нее гудит голова.
Мужчина поспешно поясняет:
– Я художник, работаю над новыми портретами вашей пропавшей дочери.
– Вы из Центра поиска пропавших детей?
– Нет. Только, пожалуйста, не говорите Уэйду, что я за это взялся.
– А он вас не просил?
– Просил, но я отказался. Категорически. А теперь не могу выкинуть ее из головы. Я хочу помочь, но сначала надо посмотреть, что у меня получится.
– Мне не приходили никакие листовки. Я не понимаю, чего вы от меня хотите.
– Я и сам не вполне понимаю, – говорит он с неловким смешком. – Может, это вообще выдумки. Я тут читал о портретах пропавших, о том, как их создают. И там было сказано, что некоторые матери знают такое, чего никому не дано знать.
У нее учащается пульс.
