Об этом он Дженни тоже не говорил. Может, когда-нибудь и скажет, но сейчас ей так нужна надежда. Дженни радовалась, оживлялась, наливалась негодованием, упивалась своими будоражащими угрозами. Посреди любого разговора начинала вдруг сыпать обвинениями в адрес «этой девчонки». И так целый месяц.
– Кто принимает деньги от слабоумного старика? Она на год старше! Внебрачная дочка! Знаю, ты считаешь, что деньги должны отойти твоей матери, но эта история ее только расстроит. У нее теперь новый брак. А у нас ребенок на подходе.
Последняя фраза стала ее любимой присказкой, неопровержимым доказательством того, что они заслуживают деньги, а Джун Бейли Ро – нет. Ребенок. Мечта, которую они подпитывали витаминами, гора, выросшая из ее тела.
С этим не поспоришь. И Уэйд записывал все, что ему диктовали, а в конце ставил свое имя. Его рука водила по бумаге, но мысли его были далеко. Он прикидывал, где сейчас Джун Бейли Ро, шестидесятивосьмилетняя старушка, пережившая деменцию его отца.
Разве мог он признаться, что его одолевают такие странные чувства?
За болью скрывалось уважение. Джун Бейли Ро занозой засела у Адама в памяти – нарыв, не проходивший до самой его смерти, – а вот Уэйд быстро позабылся, как затянувшийся порез, от которого не осталось и следа.
Джун Бейли Ро заслужила эти деньги, потому что сумела продержаться до конца.
И все же каждую неделю, собираясь в город за продуктами, Уэйд брал с собой очередное письмо. По пути к магазину «Миллерз» он бросал его в почтовый ящик. В одних письмах были угрозы – слова Дженни, облеченные в его почерк. Другие отчаянно взывали к состраданию. В каждом было подробно изложено, куда отправить сумму, которую она им должна.
У них был только ее адрес в Кетчуме, где она жила шестнадцать лет назад.
Но Дженни не сдавалась, будто это была игра.
– Пиши: «Мы наняли адвоката».
Он отрывался от блокнота.
– Нет, правда, – взволнованно кивала она. А затем смотрела на снег, будто могла остановить его одним взглядом. – Пиши: «Это ваш последний шанс».
Перед глазами у нее стояла картина их будущей жизни.
Ни письма, ни чека так и не пришло. Зато пришла весна. В свою пору, как и обещали. Повсюду стучала капель. Глубоко под снегом бежали ручьи, талые воды взрезали грязную дорогу. Уэйд и Дженни сели в пикап. Уэйд был за рулем. Дженни обвязала голову темно-красным шарфом, из-под него торчали растрепанные, сильно отросшие волосы – такими длинными Уэйд их еще не видел. Губы у нее обветрились, взгляд был мягкий, открытый, полный предвкушения. Уэйд завел мотор. Из-под колес брызнула слякоть, плеснула на ветки, которые он разложил на грязном снегу, пахнyло выхлопами и мшистым душком прения. Наконец с помощью раскачивания и уговоров пикап выбрался на волю.
Через неделю в местной больнице родилась малышка Лили, совершенно здоровая. Не понадобилось никаких вертолетов. Двадцать сосен могли бы стоять спокойно.
Шли месяцы, и гора приняла тот облик, в каком они застали ее, когда покупали участок. В траве цвели лютики. Птичьи песни проникали в открытые окна детской, где Лили – их маленькое чудо – спала у Дженни на руках.
Доставили мебель, у Уэйда и Дженни снова была работа. Дженни вернулась в ветеринарную лечебницу, а Уэйд купил все необходимое, чтобы оборудовать мастерскую. Он собирался изготавливать ножи на продажу, как это было в Грейнджвилле.
Дженни, казалось, вообще забыла о зиме. Она вся отдалась заботам о ребенке. Купила желтые башмачки, которыми грезила всю зиму, и теперь уже зима превратилась в грезу, в далекое видение с призрачной техникой, расчищающей дороги. Письма были забыты. Ее лихорадочное рвение, его мучительные походы на почту – все их ужасное предприятие закончилось. У него будто камень с души свалился.
И все же нужно было копить на трактор, поэтому Уэйд устроился двигать трубы для полива в Ратдрамской прерии. Он с юности не работал в поле, но ничего против этого не имел. Именно в поле они с Дженни и познакомились тринадцать лет назад, когда обоим было по девятнадцать. Теперь он перетаскивал трубы, пристроив за спиной малышку. В свободные от дежурства дни Дженни трудилась вместе с ним, а Лили они носили по очереди, убаюкивая ее песнями.
Одним погожим летним днем – когда у них ломило все тело, но на сердце было легко – они поехали на вершину горы. По дороге Лили притихла у Дженни на руках.
Они не ожидали увидеть там школьный автобус. Но он стоял на прежнем месте, в зарослях травы.
Они вышли из пикапа и стали пробираться по разрытой мотоциклами и квадроциклами земле. Фиолетовые с серебристым отливом васильки гнулись под тяжестью кузнечиков.
Сдувшиеся шины автобуса были в дырках от пуль. На месте боковых зеркал поблескивали на солнце голые штыри. Уэйд и Дженни стали осторожно подниматься по ступенькам, и автобус заскрипел. Где-то испуганно захлопали крылья, потом все стихло.
Дальше они не пошли. Остановились на верхних ступеньках. Стекло над приборной панелью было разбито, на кресле водителя и в проходе валялись осколки. Уэйд и Дженни не рискнули по ним ходить и разглядывали салон из-за поручня. Многие кресла были распороты, некоторых недоставало. На брезентовой обивке грелись кузнечики. Из дырки в сиденье водителя торчали серые перья, трепыхаясь, будто кто-то их растревожил.
– Дженни, – сказал Уэйд, окидывая взглядом ряды кресел, вдыхая запах нагретого брезента, пыли и засохших цветов. – Я хотел поговорить о ее имени.
Пылинки и перышки парили в косых лучах солнца, падавших сквозь разбитое лобовое стекло.
Дженни обернулась:
– Это как?
– Я хочу его поменять.
Дженни посмотрела на него отсутствующим взглядом, потом уставилась на пустые кресла. Как завороженная долго разглядывала искрящиеся пылинки. Не дождавшись ответа, Уэйд тронул ее за руку и повернул к себе лицом.
– Я хочу заботиться о ней до конца своей жизни, – тихо проговорил он. – И никогда не забывать, что я ее люблю.
– Ты хочешь назвать ее Джун, – рассеянно бросила Дженни. В ее голосе не было ни капли удивления.
– Да.
Оба долго молчали. Затем, будто выйдя из оцепенения, она помотала головой и отчетливо произнесла:
– А ты не думаешь, что смена имени ее травмирует?
Он тихо рассмеялся.
– Детей много чего может травмировать. Но это – нет. Она ничего не запомнит.
– Я даже не знаю, нравится ли мне имя Джун.
– Эта старуха мне и самому не нравится. Но я ей восхищаюсь. Есть в ней что-то непреходящее.
– Джун, – протянула она. – Можно было назвать ее в честь кого угодно… – Ее голос затих.
Они взглянули на малышку у Дженни на руках, а та, посасывая кулачок, с вялым любопытством смотрела на сверкающие осколки. Уэйд и Дженни не двигались с места, ощущая, как на автобус опускаются сумерки. Снаружи запели сверчки. Миг спустя их песня заполнила салон. Сверчки, прятавшиеся повсюду, застрекотали сперва недоверчиво, а потом так, будто на этом пустыре они были одни.
