Винсент перевел машину в режим зависания, открыл дверь и что есть силы крикнул. Кричал и кричал… Голос расщепился надвое, потом еще надвое, и еще… кричал, покуда не почувствовал в гортани металлический привкус крови.
Пошевелилась?
Он чуть не уронил машину. Судорожно схватился за рычаг подъема – снова сработал рефлекс. Баланс восстановлен.
А где малиновая куртка? Опять скрылась под водой? Нет… вон она. Похоже на смятый мешок. Не шевелится. Медленно плывет по течению… нет, чуть медленнее. Почему-то медленнее.
Внезапно увидел руку. Слабый взмах, безнадежная попытка повернуться в воде.
На этот раз он снизился до предела, который во всех инструкциях считается недопустимым. Тем более когда невозможно уследить за плывущими бревнами, остатками домов. Порыв ветра, машину качнет, шасси зацепится за топляк – и пиши пропало. Вертолет, твой верный слуга, опрокинется, как жук на спину, и станет малозначительной частью всего этого апокалиптического мусора. Поплывет вместе с ним.
Опять выпала из поля зрения. Он доверился интуиции, чиркнул шасси по воде. Сможет ли она? Хватит ли сил? Осторожно приподнял вертолет – как будто бы нет, никакой дополнительной тяжести не почувствовал. Но ведь и раньше не чувствовал, думал, что повреждено шасси. Может, Хенни без сознания? Или просто выбилась из сил? Или вообще у нее нет желания жить? Хочет остаться там. С Эйнаром.
Винсент взял немного влево. Что-то тяжелое ударило в стойку – должно быть, бревно. Лишь бы не застряло. Отлетел чуть в сторону… вроде бы освободился. Набрал высоту, но машина стала тяжелее. Может, какая-то доска или отломанный сук? Видеть он не мог, но малиновое пятно в воде исчезло. Он не стал вглядываться – все равно это был последний шанс. По корпусу вертолета при малейшем повороте проходила легкая вибрация. Он вспомнил, как перевозил убитых лосей на саамской осенней охоте – корпус вертолета вздрагивал при любом качании подвешенной на стальном тросике туши. И все время казалось, что он слышит крик. Винсент понимал, что это иллюзия, невозможно перекричать рев мощного турбодвигателя. Везде одно и то же – взбесившаяся река, мутные потоки, хаос. Летел очень низко, четыре-пять метров. С такой высоты много не увидишь. Надо бы подняться повыше, но он не решался – вдруг она не удержится.
Заметил вдалеке прямую черту. Дорога? Нет… высоковольтная линия. А дальше лес.
Держись, Хенни. Винсент поднял машину метров на двадцать и полетел над макушками деревьев. Лес ощетинился пиками елей, как средневековое войско. Слава богу, оказался небольшим. За лесом уже луг.
Винсент опять опустил машину, несколько секунд летел над заросшими пожелтевшей травой кочками, давно отцветшим иван-чаем и осотом.
Садиться он не решился, чтобы не придавить Хенни шасси. Завис в метре и выждал. Когда понял, что она уже на земле, отлетел метров на двадцать и посадил машину – небрежно и жестко. Не выключая двигателя, сорвал наушники, спрыгнул на землю и побежал к Хенни, машинально отметив, что никакой ошибки при посадке не совершил. Лучше не посадишь, на этом лугу не найти более или менее ровного участка. Он несколько раз споткнулся, поскользнулся на раскисшей глине и чуть не упал, проклиная этот луг и эту бесконечную, заполонившую весь мир воду. Эта чертова осень испортила все, его жизнь утонула в льющейся с небес серой ядовитой слюне.
Яркое малиновое пятно выглядело совершенно чужеродным в мутном промозглом пейзаже. Как роскошный садовый пион, вываленный из тачки в лесной овраг.
– Хенни!
Куртка насквозь промокла, прилипла к телу. Швы потемнели. Хенни лежала на боку, уткнувшись лицом в траву.
Он опустился на колени, потряс за плечо… надо же что-то сделать, она должна очнуться.
– Хенни…
Осторожно повернул, она оказалась неожиданно тяжелой. Что-то хрустнуло. Волосы облепили лицо. Он отвел их в сторону – глаза широко раскрыты, как при шоке.
– Все хорошо, Хенни… теперь все хорошо. Мы на суше. Мы оба на суше…
Не отвечает. Что-то не так.
Мощный удар паники. Наклонился поближе – слава богу, дышит. Быстрое поверхностное дыхание, грудь еле заметно поднимается и опускается.
– Тебе холодно?
Кажется, услышала. Губы и ноздри задрожали, как у кролика. Он торопливо снял летную куртку, укрыл ее и подоткнул со всех сторон, укутывая, как маленького ребенка.
– Летим в больницу, Хенни.
Те же пустые, немигающие глаза. Время… что-то случилось со временем. Оно идет слишком медленно, будто преодолевает сопротивление своего вечного спутника – пространства.
Винсент подвел руку ей под спину и попытался ее посадить.
– Поднять тебя? Посадить? Подскажи, что мне делать? Нести?
Нести… вряд ли он ее донесет. Она должна идти сама, а он ей поможет, заведет руку себе за шею и будет поддерживать за талию.
Из горла Хенни вырвался хриплый крик. Она начала отбиваться, и он ее отпустил. Возможно, причинил ей боль.
– Что с тобой, Хенни?
Лицо ее исказила страдальческая гримаса. С тихим стоном показала вниз.
Нога. Наверное, сломана нога. Он осторожно ощупал бедро, колено, голень. Потрогал ступню. Никакой реакции – мышцы расслаблены и неподвижны. Вроде бы переломов нет.
– Пошли, – решил Винсент.
Хенни попыталась его ударить. Винсента ни на миг не оставляло чувство, что надо торопиться, времени нет. Ей срочно нужна медицинская помощь. Не обращая внимания на сопротивление Хенни, поймал ее руки, прижал к туловищу и поднял. Колени подогнулись, бедра начали дрожать. Силы были на исходе.
– Помоги же, Хенни!
И опять этот влажный, отвратительный хруст. Хенни тоже его услышала и начала отчаянно царапать ногтями его руки.
Винсент опустил ее на траву.
– Я не могу тебя здесь оставить! – выкрикнул он чуть не со слезами в голосе. – Что я потом скажу людям? Себе самому?
Вот так всегда и начиналось. Его первая подача, сейчас она что-нибудь съязвит в ответ. Все как всегда.
Но Хенни молчала. Белое, бескровное лицо, смотрит куда-то в сторону. Только сейчас он заметил пузырящуюся пену в углах рта. Пена на глазах становилась все гуще и темнее.
– Потерпи, Хенни… Прости меня.
Он попытался вытереть пену ладонью, но только размазал по лицу. Голова ее безвольно моталась из стороны в сторону, он осторожно положил ее себе на бедро. Погладил по голове, потом еще раз. Глаза ее постепенно закрывались, становились все уже. Это пугало его – она должна оставаться в сознании. Нагнулся, прикоснулся губами к холодной щеке и вздрогнул, настолько мягкой и нежной показалась кожа. Прикосновение превратилось в поцелуй, очень нежный и осторожный, – он и сам не понял, как это получилось. Прихоть памяти? Время сделало петлю и встретилось само с собой: они опять в Рауте… их первые выходные вдвоем. Ночь в маленьком прицепе, единственный пойманный голец, запах оленьих шкур и керосинового камина.
