Он жил. Он начал шевелиться.
Лена лежала на Лабане совершенно неподвижно. Должно быть, подействовало тепло ее тела. Промежностью она ясно чувствовала эту возрождающуюся жизнь, росток, зародыш, этого пробуждающегося от спячки зверька.
Она погладила его член – мягкая нежная кожа, уже не холодная слизь, как у пойманной рыбы.
– Лабан?
Неужели очнулся? Тяжелое, с хрипами дыхание, полузакрытые невидящие глаза. Может, это что-то вроде рефлекса? Непроизвольная предсмертная эрекция? Она растерялась от волнения. Зажмурилась и ткнула в кровоточащую культю. Нет… Будь он в сознании, взвыл бы от боли, а тут даже не вздрогнул. Она сложила ладонь горстью на его члене и непроизвольно улыбнулась. Сколько времени прошло с тех пор, как она касалась мужчины таким недвусмысленным образом? Давно… слишком давно. И что хотела доказать? С какого перепуга она отказывала себе в самом естественном, самом трогательном и убедительном контакте мужчины и женщины? Эти мучительные годы… они позади теперь. Все смыла река. Река смыла всю грязь, мир снова стал простым и чистым, как после долгого, горячего душа. Или после бревенчатой сауны с дровяной топкой. Кожа загорелась, подумать только, а ведь она должна бы дрожать от холода в насквозь промокшей одежде.
Лена осторожно отодвинула крайнюю плоть, обнажила розово-сиреневый, слегка синюшный желудь головки. Эрекция несильная, оставшейся в организме крови не хватает. Не беда – справится. Дрожа от возбуждения, стянула штаны и трусы. Она знала – будет нелегко. Пришлось долго возиться, прежде чем удалось сделать все так, как завещано природой. Раздвинула большим и безымянным пальцем половые губы и, защемив указательным и средним ускользающую, трогательно податливую головку, с третьей или четвертой попытки заправила в упругое, обволакивающее тепло влагалища.
– Остались только мы, – лихорадочно шептала она. – Ты и я. Никого больше нет.
И начала осторожно, с минимальной амплитудой двигать тазом, с восторгом осознавая естественную, вечную красоту этих движений. Мужчина и женщина. Чуть дальше – чуть ближе… чуть дальше – и опять, словно испугавшись потери волшебства, ближе, ближе…
– Только мы… Лабан и Лена.
Подоткнула плотнее одежду, постаралась отдать ему все тепло тела. Помогло: она уже не боялась потерять контакт, можно двигаться посвободнее. Дождь усилился, но Лена даже не заметила, шепот падающих на дождевик капель казался ей забавным и волнующим.
Мягкие нежные движения… Почему парни вечно тычут изо всех сил, будто неандертальцы, впервые взявшие в руки копье? Они не ценят своего дара, не понимают, что Господь наградил их вовсе не орудием убийства. То, что у них между ног, – не оружие. Чудодейственный жезл, гарант и хранитель вечного воспроизводства жизни. Нет… мужчины думают только о войне. Для них овладеть женщиной все равно что одержать очередную победу в кровавой схватке.
Но теперь все. Война окончена – благодаря ей. Жизнь спасена, войне конец. На одной ноге не помаршируешь. Одноногих солдат не бывает, их удел – лежать и ждать, пока не возьмет верх женское начало. И в этом есть какая-то высокая правота.
Она невольно увеличила частоту, и постепенно под ней все быстрее и быстрее, побег за побегом рос райский сад, собравшийся, похоже, покрыть весь земной шар.
И он пошевелился! Он старался ей помочь! Или… или нет, просто какой-то спазм. Какое-то сейсмическое сотрясение, пульсирующий удар… Она чуть не потеряла равновесие и рефлекторно оперлась рукой о мокрую траву. Как обезьяний детеныш на материнской спине, когда та, приустав от гигантских прыжков с дерева на дерево, на секунду спустилась на землю.
И все замерло. Тихое, пронизывающее тепло. Как будто лопнул перезревший тропический фрукт и потек сладкий до одурения, пропитанный солнцем сок.
Несколько мгновений Лена лежала с полузакрытыми глазами. Подняла голову – дождь ласково барабанил по губам, мягкие, почему-то солоноватые капли. Она только сейчас заметила: мир уже не был уныло-серым, он окрасился в новый цвет. Фруктово-зеленый, сильно разбавленный… мякоть киви… нет, светлее. Дыня, к примеру. И то ли неожиданная смена освещения, то ли что-то еще, но внезапно ушла тревога. Неопрятные снежные сугробы, сваленные бульдозером во всех уголках ее души, осели, исчезли, растаяли, словно по мановению волшебной палочки. Река времени опять текла широко и свободно. Перепутанные узлы развязались сами собой, будто в руке престидижитатора. Жизнь… шелк между пальцами, мягко вьющаяся атласная лента… Она не испытывала ничего подобного с самого раннего детства.
Но почему он затих? Бульканье и хрипы прекратились, грудная клетка неподвижна. Она надавила пальцем на плечо – никакого сопротивления, мышечный тонус исчез.
Лена полежала еще немного, вслушиваясь. Дышит? Если нет, возможно, удастся запустить снова? Один раз же удалось? Нерешительно потрогала голубой клубок вен на запястье. Сдвинулась вниз и приложила ухо к груди.
Тишина.
Нет, кажется… нет. Какой-то звук… пу-пуфф… и все. Будто что-то оборвалось там, внутри.
Она довольно долго лежала неподвижно. Начали мерзнуть ноги и голые ягодицы. Прислушалась: неумолчный шорох реки в одном ухе, смертельное молчание распростертого на земле изуродованного тела в другом.
Может, что-то еще можно сделать?
Вечная назойливая подсказка времени: можно что-то сделать. Опять начать дыхание рот в рот, попробовать запустить сердце упорным массажем…
А можно оставить все как есть.
Очень медленно встала, натянула трусы и джинсы, застегнула пуговицы на блузке и кофте – неторопливо, с паузами.
Пусть Лабан отдохнет. Его детородный орган лежит на бедре, синеватый и сморщенный. Пусть так и лежит. Может, придет какой-то зверь и сжует. Почему-то это не казалось ни страшным, ни противным – предоставить все природе. Отблагодарить и покаяться, включиться в кругооборот.
Глава 45
Адольфу Паввалю оставалось только стоять на коленях на суперэргономичном кресле “сааба-лимо” и сосать гофрированный шланг мини-пылесоса. Вода дошла до крыши, он зажмурился, чтобы не разъедало глаза. Вся разнообразная и божественно скоординированная телесная жизнь сосредоточилась на одном-единственном незначительном органе – на губах.
Губы. Только губы соединяли его с жизнью, губы, судорожно сжимающие пластмассовый мундштук. Несколько раз пластиковая штуковина чуть не выскользнула изо рта. Упорно возникала картинка: Чалми с ее четырьмя намертво присосавшимися щенками. Даже когда собака вставала, щенки не хотели отпускать соски и висели, удерживаемые силой вакуума. Надолго, правда, не хватало, несколько секунд парили в воздухе, а потом с писком шлепались, как созревшие груши, в корзину.
Вокруг царила полная, неправдоподобная тишина. Нет, не полная. Полная была бы, если бы он уже умер. Но он не умер. Время от времени слышалось шумное бульканье выдыхаемого через нос воздуха. Так и надо: вдыхать через трубку, выдыхать в воду через нос. Тогда кислород не смешивается с углекислой отравой отработанного воздуха. И, главное, ни одного лишнего движения… какое там лишнего, вообще ни одного, ни малейшего. Сохранить тепло как можно дольше. Между кожей и одеждой – тонкий слой согретой температурой его тела воды, но при каждом движении эта пленка размывалась и становилась холоднее.
