Священнодействие. Наверняка он и рассчитывал на такой эффект.
– Поточи и мне, – попросила Камилла.
Как же иначе! Милашка Камилла протянула свой карандаш, за ней потянулись остальные.
– И мне, мне… – Дамы окружили Лабана плотным кольцом.
Жалкое зрелище – перезрелые нимфы, хихикая, толпятся вокруг юного Адониса.
Вне круга осталась только она, Лена. С зажатой в кулаке опозоренной электроточилкой.
И подумать только – все и думать забыли про свои рисунки! Как мало им надо, этим телкам! На полкроны мужского гонора – и готово, сдались. Только почудился торчащий фаллос, сомлели и встали в очередь. Кто же мы такие, женщины? Люди ли? Мы слишком слабы. Слабый пол. Пустые подрагивающие сосуды. Отталкиваем друг друга и раздвигаем ноги для оплодотворения.
Дерево внезапно сдвинулось и тут же остановилось – видно, даже взбесившейся реке не под силу справиться с непокорной, не желающей покидать свой край и всеми своими могучими ветвями цепляющейся за дно огромной сосной. Лена потеряла опору, чуть не упала, но тут же нащупала дно. Холод перестал быть просто холодом, он причинял боль. Пальцы ног потеряли чувствительность. Надо скорее выбираться на сушу.
Она опять начала шарить по брюкам и чуть ниже паха нащупала что-то твердое. Полезла в карман, мысленно усмехнувшись: в другое время и в другом месте – скажем, в гостиничном номере – ситуация была бы, мягко говоря, двусмысленной. Ее рука то и дело натыкалась на его мужское достоинство.
Но главным мужским достоинством был нож – тот самый. Сейчас он показался ей еще красивее, чем тогда. Вот не знала, что перламутр в своей естественной среде, в воде, переливается еще роскошнее. А на лезвии выгравированы замысловатые петельки, похожие на ветку с листьями. Лезвие тонкое, с острым концом, – это, наверное, даже и не просто нож, а оружие. Стилет. И крошечная надпись, еле читаемая, в тот раз она ее даже не заметила. Манила 1943.
– Лабан, я должна разрезать твои джинсы. Пожалуйста, не шевелись. Не мешай мне.
Опять нащупала колено. Нога его лежала почти на поверхности, но вода была настолько мутной, что Лена практически ничего не видела. Придется на ощупь. Мокрая ткань прилегала к бедру до того плотно, что никак не удавалось оттянуть ее хоть немного, чтобы подцепить. Она поставила нож почти параллельно бедру, зажмурилась и неуверенно ткнула. Лабан дернулся.
– Прости…
Царапина. Ничего. Переживет. Она провела нож дальше, приподняла острый конец и сильно надавила – надо как-то прорезать “чертову кожу”, как ее раньше называли, джинсов. Нож и в самом деле заточен не хуже бритвы. Одним движением прошла почти до середины голени.
– Держись, Лабан. Все идет как надо.
Она вытащила нож, взяла в зубы и начала осторожно продвигать руку вниз от колена. Волосы на ноге оказались неожиданно жесткими, как проволока. Где-то в этой области нога сломана… Она приказала себе собраться. Вот… здесь угол явно неестественный… и торчит что-то.
Вялый, заполненный водой мешок отслоившейся кожи. Открытая рана… открытый перелом.
Кое-что осталось в памяти от этих курсов, над которыми тогда все смеялись.
Лабан застонал. Она не сводила глаз с его мученического, побелевшего лица. Вот-вот опять потеряет сознание.
– Потерпи, пожалуйста… потерпи.
А где колено? Колено она не нашла. Какие-то узлы, выступы и… и, если верить ощущениям, обнаженная, торчащая из раны кость. Лена ухватилась за икру и, не спуская глаз с лица Лабана, изо всех сил повернула. Надо как-то высвободить ногу из мышеловки переплетенных и сплюснутых весом огромного дерева ветвей. Парень что-то прошипел, глаза его опять подернулись пленкой. Рука разжалась, он заскользил в воду, но на этот раз Лена успела подхватить голову.
– Помогай… одна не справлюсь.
Ствол пошевелился и тронулся с места.
Это конец. Она закричала – и краем сознания ужаснулась: крик попавшего в западню зверя.
Я еще могу успеть. Бросить все и плыть к берегу. Могу успеть.
Через несколько метров дерево сильно тряхнуло. Движение прекратилось. Ствол слегка покачивался, в просветах между ветками тут и там возникали водовороты. Но здесь было глубже, ей пришлось встать на цыпочки. Лабан с трудом удерживал голову над водой. Он уже мало напоминал человека – бледный как смерть, волосы слиплись в единую слизистую массу… водяной. Наверное, именно так утопленники становятся водяными.
– Лабан, я больше не могу. Нет сил. Это ужасно, но придется тебя оставить.
Выхода нет. Если у течения хватило мощи снять дерево на прежнем месте, где было мельче, то здесь это произойдет наверняка. И тогда конец – их вынесет на середину бесконечно разлившейся реки, и оттуда в такой холод не доплыть. Еще не поздно.
И до Лабана дошло, что его ждет. Он понял: его бросят умирать. Эта женщина появилась как раз в тот момент, когда он был уверен – пришел конец. Она пыталась его спасти. Появилась надежда. А теперь он остается один. Последние минуты жизни он проведет, глядя на серое, затянутое безразличными дождевыми облаками небо.
– У-а, у-ааа… а-а-а…
Писк новорожденного, оставленного в картонной коробке у подземного перехода. Монотонный, с младенческой жалобной хрипотцой.
– А-а-а-а…
Голенькая ручка торчит из коробки от женских сапог. Неужели никто меня не видит? Неужели?
Нет, никто. Ни у кого не дрогнет сердце, никто не склонится над брошенным младенцем.
Лена уже сделала пару шагов к берегу, но остановилась как вкопанная. Нож по-прежнему в руке… почему? Неужели она собиралась сохранить его? Посчитала предсмертным подарком? И это младенческое, постепенно стихающее всхлипывание… нет.
Нет. Она не может так поступить. Это воспоминание разорвет душу на куски. Она не сможет с этим жить.
Словно не по своей воле вернулась к Лабану. Дерево водило течением из стороны в сторону. Неизвестно на чем держится – возможно, какая-то ветка зацепилась за камень на дне. И скоро произойдет неизбежное: либо ветка, либо камень не выдержит подъемной силы прибывающей воды.
Лена пробралась между ветвями, осторожно примериваясь – как бы самой не попасть в такую же западню. Лабан следит за ее действиями, глаза его блуждают. Он опять на грани обморока.
– Ты и в самом деле хочешь жить? Уверен?
Он попытался что-то сказать, но не смог.
Опять полезла под воду. Нашла разрезанную штанину, прощупала еще раз. Никаких сомнений – кости сломаны. Полный перелом… Голень держится только на мышцах и сухожилиях.
Другого выхода нет.
Дрожащей рукой отрезала свисающий, заполненный водой кожный мешок.
Он начал кричать. Нет, криком не назвать, какое-то захлебывающееся бульканье. Хотел свободной рукой ударить ее, заставить прекратить пытку, но сил не хватило.
