Разговаривая с Хартом впервые за столько дней, я забыла, каким настойчивым и убедительным он может быть. Как неадекватно реагирует моя голова на звук его голоса. Как мне хочется бросить все, послать все лесом и бежать к нему. Тем более что сейчас мы были так близко – в черте одного и того же города. Я могла бы взять такси – и уже через полчаса стояла бы на пороге его квартиры. Всего полчаса – и он снова был бы моим…
Нет. Не был бы.
Он сделал свой выбор.
То ли ради денег, то ли ради карьеры, то ли ради того, чтобы продолжать видеться с Эммой, он выбрал работу на моего отца.
– Где ты? – повторил Харт.
– У Стаффордов.
– Где? – бесцветным голосом переспросил он.
– Ты услышал.
– Боюсь, мне больше нечего сказать, – все, что смог вымолвить он, внезапно охрипнув.
– А ничего и не нужно говорить, Гэбриэл. Я в безопасности, и я в порядке. Машину оставила на берегу возле переправы, не забудь забрать. Ключ спрятала под капотом. Дома чистота и порядок. Я ничего не взяла. Арендную плату переведу за этот месяц полностью. Передавай привет Коннору и Оливеру, надеюсь, они не злятся. И пусть Анджи меня простит. Спокойной ночи.
Харт ничего не ответил. Долго молчал, потом выдал:
– Ты сказала «дома».
– Что?
– Ты сказала, что чистота и порядок – дома. И в этой оговорке больше смысла, чем во всем том, что ты сейчас творишь. Как жаль, что я не могу достучаться до той части тебя, что ответственна за эту оговорку, и убедить ее вернуться домой.
– А мне не жаль, – ответила я, глотая слезы. – Все равно между нами все кончено.
– Боюсь, что так, – ответил он после долгой паузы и отключился.
* * *
Второй раз за последние два месяца я стояла на кладбище, вдыхая запах влажной свежеразрытой земли, смешанный с ароматом лилий и полированного дерева. Гроб был закрыт, его окружали Стаффорды, родственники по линии Дженнифер, их близкие и друзья. Траурные вуали трепетали на ветру, черные смокинги и плащи блестели дорогими тканями на скупом декабрьском солнце. Несколько маленьких детишек шептались в стороне, прикрывая ладонями рты, и почему-то я вспомнила маленькую себя. Вспомнила похороны дяди Эммета, его труп, который в гробу выглядел лучше, чем дядя при жизни, и шутки Майкла про некростилиста, над которыми я хихикала прямо на кладбище…
Теперь мне было не до смеха. Смерть давно перестала быть театром, забавной страшилкой, поводом наесться пирожных на поминальном банкете. Теперь она превратилась в реальность, я видела ее в опухших от слез глазах, слышала в голосах, что оплакивали покойницу, чувствовала в холоде, который исходил от промерзшей земли. Дженнифер больше не будет лежать в теплой постели или горячей ванне, больше никогда не коснется раскаленного песка или прогревшейся морской воды. Ей не тонуть в жарких объятиях, ей не подставлять губы под пламенные поцелуи…
Ей лежать здесь – в вечном холоде и вечном мраке. В кровати из полированного дерева, на матрасе из прогнившего бархата, с почвой вместо одеяла.
Джована предложила мне остаться в доме, боялась, что волнение навредит моему ребенку. Но разве могла я не пойти. Ведь я знала ее, помнила ее, вместе мы смывали кровь Дэмиена с пола в нашем доме, пили какао, сидя у его постели, и это ее я воскресила бы, будь у меня одно волшебное желание…
Там же, на похоронах, я впервые за долгое время увидела самого Дэмиена. Он не появлялся в доме с тех пор, как я прибыла туда. Мы не разговаривали ни до, ни во время церемонии. Я встала в самом последнем ряду, позади гостей, чтобы не давать повода для сплетен. Хотя одно мое появление на похоронах уже было этим поводом. Думаю, все знали, от кого беременна Кристи МакАлистер и что забеременела она тогда, когда Дженнифер еще не признали мертвой. Я ловила на себе взгляды, холодные и презрительные. Какая-то молоденькая девица даже закатила глаза, глядя на меня.
Но, как это часто бывает, все изменилось в одну секунду. Как только Джована взяла меня под руку, вывела в первый ряд и заставила встать с ней рядом.
– Ты уверена? – прошептала я ей на ухо.
– Прячутся только те, кому стыдно. А тебе нечего стыдиться. Не ты убивала Дженнифер, не ты похищала саму себя, не ты себя насиловала…
– Дэмиен не насиловал меня, – одними губами сказала я.
– Насилие – это не только когда на тебя набрасываются в подворотне. Насилие – это любой случай, когда ты не можешь взять и уйти домой. Помни об этом.
Джована стояла по одну руку от меня. А Дэмиен – по другую. Мы не говорили и даже не смотрели друг на друга. Он в основном глядел только в ту яму, в которую опустили гроб с Дженнифер. И, как мне показалось, был готов броситься туда следом.
Выглядел он ужасно. И ни плащ от «Прада», ни свежая стрижка не сумели выправить эту ауру запущенности и безысходности, которая его окружала. Когда на гроб полетели комья земли, он не выдержал, закрыл лицо рукой и стал оседать, словно все силы вдруг покинули его.
Невыносимо было видеть все это и бездействовать. Я шагнула к нему и обняла. Дэмиен опустил голову и уткнулся лицом в мое плечо. Его душили слезы, его руки вцепились в меня, как в последнюю опору на этой дороге, за которой – обвал.
– Прости меня, – прошептал он, словно извиняясь за все сразу: за то, что нуждался в опоре; за то, что похитил меня; за то, что стал отцом моего ребенка; за то, что отдал меня моему отцу…
Я не могла выдавить из себя ни слова, но впервые за долгое время больше не чувствовала ненависти к нему. Скорее жалость, грусть и какую-то дезориентацию, словно плыла на лодке в густом тумане.
Потом Дэмиен отстранился, заглянул мне в самую душу – его глаза были красными и пугающе мрачными, как глаза загнанного животного, – и сказал:
– Ты и мой ребенок – вы будете единственными, кто выживет.
– В смысле? – моргнула я.
– Я сотру МакАлистеров с лица земли. Оставлю только вас.
– Дэмиен, – выдохнула я, цепляясь за его рукав. – Прошу тебя… Это не выход, это ошибка, это начало конца…
– Я поклялся только что. Над ее могилой, – сказал он без всяких эмоций на лице. – Все решено.
* * *
Нет ничего хуже чувства беспомощности. Когда смерть вот-вот войдет в открытую дверь, а ты не в силах воспрепятствовать ей. Стоишь, как дитя, которое сдуру открыло дверь вору. Смотришь на него, открыв рот, и ничего не можешь сделать. «Взрослые дома?» – спрашивает он, хищно улыбаясь. «Нет», – отвечаешь ты. «Тогда я возьму то, что мне нужно, ты же не против, малышка?» – говорит он и заходит внутрь. И вот он уже в твоем доме, выбирает то, что ему нравится, сует в карман отцовские запонки, прячет за пазуху сережки мамочки, прихватывает ящик на замке, который папа прятал в стене, и уходит. А ты со слезами смотришь ему вслед и чувствуешь себя полным ничтожеством.
